Мир архитектуры. Лицо города

Глава 4. ФОРМУЛА ГРАДОУСТРОЙСТВА

Упорядочить — значит разделить

С разделения труда начиналась человеческая культура. С упорядоченного разделения людей относительно производства начиналась цивилизация. Поскольку цивилизация, как явствует из латинского корня слова civilis, означает именно городскую форму культуры, городское поселение сразу же предстает перед нами как единое в своей расчлененности целое.

Самые древние поселения городского типа, возникшие в период, называемый обычно неолитической революцией, в VIII—VII тысячелетии до нашей эры, городами ещё не были. Селами они тоже не были, ибо нет села без противостоящего ему города. Жители Чатал-Гюйюка, расположенного в горах на территории нынешней Турции, девять тысяч лет назад имели домашний скот и высевали ещё полудикую пшеницу. Они пряли шерсть и плели ковры, создавали фрески и скульптурные композиции. Их посёлок, состоявший из сотен прижавшихся один к другому толстостенных каменных домов, ещё совершенно однороден. Стены крайних домов сливались в своего рода оборонительную стену всего поселка, но в нем не было ещё ничего, что напоминало бы дом вождя. При каждом жилом доме, внутрь которого попадали по лестнице с плоской кровли, было святилище с семейным алтарем. Но в посёлке не было ни храма, ни дома жреца. Не было в нем ни улиц, ни даже крошечной площади.

Таких поселков было немало и тогда и позже, когда неспешно, но упорно заселялись долины европейских рек. Тот же тип поселения вновь и вновь воспроизводился, когда местное сообщество людей достигало предцивилизационной стадии развития. Многометровый слой торфа близ польского Бискупина сохранил остатки большого поселка. Сохранил так хорошо, что учёные смогли полностью его реконструировать. На вбитых в дно озера сваях лежал мощный бревенчатый помост, овальный в плане. По его краю возвышалась оборонительная стена из дубовых клетей, заполненных землей, а над единственными воротами, ведущими на мост, возвышалась сторожевая башня.

Весь помост, накрытый утоптанной глиной, был словно располосован: узкие улочки, а между ними выстроились в ряды “однокомнатные квартиры” с сенями. Все жилые помещения совершенно одинаковы, хотя, судя по находкам, среди жителей Бискупина были уже специализированные мастера, изготовлявшие крючки и гребни из кости, оружейники и даже кузнецы. Ни дома жреца, ни дома вождя в посёлке ещё было. Значит, кто-то выборный исполнял роли и военного предводителя, и знахаря, или колдуна, умевшего умилостивить бесчисленных духов, в существовании которых обитатели поселка, разумеется, не сомневались.

Если Чатал-Гюйюк (Чатал-Хююк) переживал расцвет в VII тысячелетии до нашей эры, то Бискупин — в VII веке до нашей эры, когда начинался расцвет Афин, а Рим ещё был городом этрусков.

Получается, что сама градостроительная форма однородностью или расчлененностью своей способна поведать нам о том, к какой стадии общественного развития следует отнести поселение, если от него сохранились хоть какие-то следы. И, напротив, зная, что поселение относится к той или иной фазе цивилизации, мы можем предсказать его структуру даже в том случае, если перед нашими глазами оплывший за тысячелетия холм.

В самом деле, уже в древнейших городах Двуречья, относящихся к началу III тысячелетия до нашей эры, мы сразу же заметим, как резко выделяются из массы однотипной застройки дворец-крепость и храм, стоящие на высоких платформах, выложенных из миллионов сырцовых кирпичей. На небольшом каменном барельефе, являющемся одним из древнейших памятников египетского искусства, можно видеть быка, олицетворявшего фараона, проламывающего рогами стену города. Пусть изображение схематично, на нем отчётливо видны жилые кварталы и дворец. Это повторялось вновь и вновь — и в Китае, и в Персии, и в Микенах... А когда греческие города один за другим свергали правивших ими тиранов, первое, что свершала молодая демократическая власть, было разрушение стены, отделявшей от города цитадель, которую греки называли акрополем.

Впрочем, позже стену нередко восстанавливали — или для того, чтобы сохранить цитадель на случай нападения врагов, или для того (как в Афинах), чтобы отделить священный город богов от обыденного города людей у его подножия.

Но и в том, и в другом случае из массы плотно застроенных жилых кварталов, разделённых узкими и извилистыми улочками древних городов или прямыми улицами в городах, строившихся с V века до нашей эры по гипподамову плану, словно вырезались пустые пространства площадей, служивших местами собраний или местами торговли или того и другого попеременно.

На первый взгляд однородность городской жилой ткани удивляет: мы ведь знаем, каких высот достигает в Древней Греции ремесло гончаров и художников-вазописцев, ткачей и кузнецов или ювелиров. Мы знаем также, что среди жителей Афин, Коринфа или Мегары были очень бедные и очень богатые люди. Почему же все многообразие, столь ярко представленное не только в книгах древних историков, но и в комедиях Аристофана и в росписи керамики, никак не отражено в структуре города?

Тому было несколько причин. Во-первых, юридически горожанами были и жители окрестных деревень и поселков, куда в основном и было вынесено ремесленное производство, сопряжённое с шумом и грязью. Во-вторых, мощная социально-культурная традиция древнегреческой демократии ограничивала стремление богачей к роскоши и, превыше всего ставя славу и доблесть, понуждала их тратить значительную часть своих доходов на нужды города-государства. Только из богатых формировалась конница (боевые кони и вооружение всадника стоили целое состояние), из их средств оплачивались театральные представления и праздничные процессии и значительная часть расходов на сооружение беломраморных храмов, колоннад по краям площади-агоры, театров и гимнасиев, к которым восходят наши стадионы и спортивные комплексы.

Когда со II века до нашей эры с подлинно римским размахом начинается строительство городов-колоний, и единство, и разнообразие внутри его обретают типовой характер. Две главные улицы, проходя от ворот до ворот, делят прямоугольник города на четыре части — по образцу членения римского военного лагеря. Близ пересечения главных улиц, там, где в лагере стояла палатка командующего и штабные палатки с плацем перед ними, возникает общественная площадь — форум. К форуму обращены главный храм города и здание суда. Между жилыми кварталами нет существенных различий. Кстати, самим словом “квартал” мы обязаны такому древнеримскому городу: кварталом первоначально именовалась четверть, образованная пересечением главных улиц. Так было везде: от Шотландии на севере до Эфиопии на юге. Только сам Рим, из-за своей древности и величины, был устроен гораздо хаотичнее.

Совсем иначе членился европейский город, когда после упадка, длившегося едва ли не шесть веков, он вновь переживает расцвет в конце Х века.

Многоступенчатая организация господства и подчинения, свойственная феодальному обществу, не могла не отразиться в структуре городского устройства. Прежде чем быть полноправным горожанином Флоренции или Кельна, каждый его житель должен был стать членом ремесленного цеха или купеческой гильдии. Город оказывался тем самым сложной ассоциацией цехов и гильдий, члены которых, как правило, селились рядом. В условиях соперничества цехов, нередко приводившего к стычкам, такое соседство было и безопаснее и удобнее. Цех имел свой устав и своё знамя, цех поддерживал вдов и сирот своих сочленов, цех выставлял отряд военного ополчения и был ответственен за оборону участка стены или башни, за поддержание их в порядке. В дни многочисленных церковных праздников цех выступал в торжественной процессии как единое целое, регулярно созывал собрание своих членов в специальной постройке.

Естественно, с ходом времени состав жителей улицы или квартала несколько менялся и перемешивался, но преемственность была велика, и город продолжал члениться на десять, двадцать и более автономных частей. В древней Сиене по сей день сохранился ежегодный карнавал, в котором участвуют 17 исторических кварталов города со своими знаменами, в своих костюмах, выставляя свои команды всадников и стрелков из арбалета.

Медленное развитие, конечно же, происходило, частые эпидемии и войны его подталкивали, но структура в целом сохранялась. Вот, скажем, в 1455 году в богатый Нюрнберг прибыл Альбрехт Дюрер-старший, ювелир, зрелый по тем временам двадцативосьмилетний человек. Как чужак он не имел право открыть собственную мастерскую, и ему оставалось поступить в мастерскую ювелира Холпера, зятем которого он стал через двенадцать лет. Уже как зять Холпера Дюрер-отец получил нюрнбергское гражданство, после чего был принят в гильдию ювелиров. Не имея средств на покупку или постройку собственного дома, он снял часть дома, расположенного у центральной рыночной площади. Там, в доме, принадлежавшем известному гуманисту, юристу и дипломату Пиркгеймеру, родился в 1471 году великий художник и столь же замечательный учёный Альбрехт Дюрер-сын. Через четыре года семья Дюреров перебралась в большой дом, именовавшийся “Под крепостью”.

После учебы в мастерской отца, затем у художника Вольгемута, после непременных тогда учебных странствий по городам Европы Дюрер возвращается в Нюрнберг, где его женят на дочери богатого механика, владельца мастерской по изготовлению точных инструментов. После новых поездок в Италию Дюрер возвращается в родной город, где покупает дом рядом с башней Тиргартен Тор. В этом-то доме, где сейчас музей Дюрера, художник прожил до конца дней.

Как видим, жёсткость городской структуры не препятствовала перемещениям, но в каждом новом месте, сохраняя связь со своим цехом или гильдией, горожанин включался в систему обязанностей жителя нового для себя квартала.

Общими для тесной группы городских кварталов были кафедральный собор, центральная рыночная площадь и здание городского собрания — ратуша. Три эти элемента образовывали деловой, торговый, юридический, религиозный центр города, тогда как центрами кварталов были приходские церкви и залы цеховых собраний.

Очень ясная и достаточно гибкая структура. Однако в самый момент расцвета она начала разрушаться пролетаризацией подмастерьев, одворяниванием купеческой верхушки, разгаром классовых столкновений. Старый порядок рухнул, тогда как буржуазное развитие города долгое время противилось какому бы то ни было упорядочению.

Единство условий порождало и тождество городской структуры. В Новгороде и Пскове вплоть до их подчинения Москве при Иване III и окончательного разгрома при Иване Грозном принцип упорядочения территории ничем не отличался от западноевропейских городов. Детинец-кремль с главным собором и вечевой площадью; “концы”, из которых сложился город и на которые он продолжал традиционно члениться; улицы. Улица избирала своего “уличанского старосту”, “конец” выбирал своего “кончанского старосту” — социальная структура отражалась в пространственном порядке города как в зеркале.

Там, где городу не удавалось добиться полной или частичной независимости от власти епископа, герцога или князя, структура усложнялась: укрепленная резиденция владыки противостояла городу и возвышалась над ним. По мере роста городов появлялось ещё одно членение: старому городу противостоял новый. На Руси этот новый город именовался посадом, в Западной Европе — “нижним городом”. Когда посад обносили новой линией укреплений, по их внешней стороне быстро начинал нарастать новый посад. Так против московского Кремля вырос Китай-город, отделенный от крепости простором торговой Красной площади.

Когда в конце XV века в Москву прибыл с юга итальянский путешественник и дипломат Амброджо Контарини, он с полным основанием называл городом только Кремль, а быстро строившийся Китай-город был для него просто “территорией” — у Китай-города ещё не было стены. Затем, как известно, вокруг и Кремля и Китай-города вырос Белый город, памятью о котором служит и сегодня Бульварное кольцо. Затем — Земляной город, следом которого осталось Садовое кольцо.

Планы всех старинных городов напоминают срезы на древесном стволе: Большие бульвары Парижа или кольцевая улица Ринг в Вене — всё это следы исчезнувшей упорядоченности, с ходом истории утратившей смысл.

Разобрать более ненужные укрепления было делом относительно недолгим. Убрать следы древнего порядка в жилой ткани города капиталистическому обществу было, как правило, не под силу — вмешивались невидимые, но тем более прочные границы собственности. В 1666 году Лондон сгорел почти целиком, но реализовать планы новой упорядоченности, составленные великим архитектором, астрономом и математиком Кристофером Реном, оказалось невозможно. Новые каменные дома выстроились вдоль старых линий домовладений. То же происходило и в много раз горевших российских городах: подобно тому как из-под нового слоя краски упорно проступает старый рисунок, средневековая упорядоченность городской ткани, теряя детали, восстанавливалась вновь и вновь.

За немногими исключениями (о деятельности префекта Османа в Париже мы уже говорили) капиталистический город лишь присоединил к старому порядку новый — на новых территориях, почти не затронув старый город, который мы сегодня обычно отождествляем с городским центром.

Что же внес в упорядоченность города капитализм? То, что он и мог внести — поступательную классовую дифференциацию городской территории, неустойчивость социального статуса, престижность городских районов, хаотическое неустанное движение. Сначала богатый центр противостоял нищим окраинам, где земля была дешева, где поэтому вырастали все новые фабрики и селились пролетарии. К концу прошлого века теснота, сгущение транспорта, нехватка зелени и чистой воды, все большая стоимость ремонта ветшавших зданий вызвали “эмиграцию” зажиточных горожан в пригород, за промышленное кольцо. Всю первую половину нашего века когда-то аристократические районы, вроде нью-йоркского Гарлема, превращались в трущобы, куда вытеснялась беднота с окраин, перестраивавшихся заново для горожан среднего достатка.

Наконец, уже в 60-е годы нашего века начинается обратная волна: старые, обесценившиеся кварталы центра сносятся целиком или полностью реконструируются, а городская беднота вытесняется из них в периферийные районы бывшего центра, в свою очередь, превращающиеся в новые трущобы. Весь процесс обновления центров, вместе с заменой их населения, именуется элегантным словом “джентрификация”, то есть облагораживание. Против такого “облагораживания” ведут неустанную борьбу леводемократические силы, но, несмотря на отдельные успехи, исход борьбы в целом предрешен господствующими экономическими условиями.

Итак, перед нами другая устойчивая, несмотря на подвижность элементов, структура членения и упорядоченности города, отражающая социальный порядок: богатые районы, средние, бедные и нищие. Все в целом объединено системой деловых центров и некоторым количеством общественных озелененных пространств.

Колониальный размах раннего империализма привел к возникновению ещё одного типа расчлененности и упорядоченности. В Дели, Каире или Сингапуре рядом, противостоя один другому, выросли “европейский” и “туземный” города, разделенные гладью реки или широкой полосой зелени. На удаленности настаивали — на всякий случай — командующие колониальных войск. Давно уже обрели независимость города бывших колоний, но их структура “помнит” о драматической истории борьбы за независимость. К сожалению, в одном месте, в ЮАР, этого рода зловещая упорядоченность всё ещё остается реальностью; город — для белых, пригородные посёлки, напоминающие концлагеря,— для цветных.

Прошлое мстит настоящему, и в городах бывших колониальных держав возникли теперь собственные “гетто” цветного населения, границы которых в целом совпадают с границами районов наибольшей нищеты.

А что в России? Общий ход эволюции был таким же, как и на Западе, но затянувшаяся история крепостничества и относительная слабость буржуазии не дали здесь созреть капиталистическому городу в его классической форме. Буржуазный центр и здесь противостоял пролетарским окраинам, но те сохранили скорее полудеревенский, слободской характер. С другой стороны, жадность домовладельцев, собиравших с бедноты куда больший доход, чем с богатых квартиросъемщиков, привела к тому, что задние дворы и полуподвалы и в самом центре были переполнены беднотой.

Когда грянула революция, когда потом годы гражданской войны, разрухи, первых шагов индустриализации почти не оставляли средств для нового строительства, качественная перестройка социальной структуры города произошла политическим образом — за счёт перераспределения жилого фонда. Жители окраин, обитатели подвалов влились в бывший буржуазный центр. Старому типу расчлененности города пришел конец.

Новый тип упорядоченности никем не был запланирован. Он возник сам собой, благодаря практике финансирования нового жилищного строительства через ведомственные структуры. Едва наметившемуся единству города начал грозить распад на отдельные “городки”, создавшиеся разными промышленными предприятиями. Но об этом и о попытках преодоления непланированно возникшего хаоса мы будем говорить в следующих разделах главы.