Глава 4. ФОРМУЛА ГРАДОУСТРОЙСТВА
Формула лабиринта
В сборнике коротких новелл, созданных итальянским писателем Итало
Кальвино, есть одна, которую нам показалось уместным перевести:
“В Евдоксии, разбегающейся вверх и вниз извилистыми
улочками, лестницами забегающей в тупики и запутывающейся в
руинах, хранится ковер, на котором можно увидеть подлинный облик
города. На первый взгляд кажется: ничто не может быть менее
похожим на Евдоксию, чем рисунок ковра. Его порядок образован
симметричными фигурами, с мотивами, повторяющимися вдоль прямых
и круговых линий; он весь разлинован полосами ярчайшего цвета,
и переплетение их основ можно проследить до конца, не отводя
взора от избранной нити. Стоит, однако, приглядеться повнимательнее,
и вдруг обнаруживаешь, что каждой точке ковра соответствует
какой-то пункт города и что все, что есть в городе, включено
и вплетено в рисунок, что оно выложено в нем сообразно действительным
взаимосвязям, ускользающим от тебя, когда взор твой теряет остроту
в тесноте, толчее и гаме. Фрагментарная перспектива, которую
тебе вдруг удается уловить, являет взору всю суету Евдоксии,
вопли мулов, пятна сажи, запах рыбы; но ковер убеждает в том,
что есть такое место, откуда город раскрывается в своих подлинных
пропорциях, обнажает геометрическую конструкцию, запрятанную
в наименьшем фрагменте, в мельчайшей детали.
В Евдоксии нетрудно заблудиться, но, когда сосредоточенно
вглядишься в рисунок ковра, улица, которую ты искал, вдруг опознается
в виде нитки цвета индиго, или шафрана, или прелой вишни, и
та, долго покруживши, вводит тебя внутрь пурпурной ограды, которая
и есть твоя цель. Каждый обитатель Евдоксии сопоставляет собственный
образ города с неподвижной упорядоченностью ковра, с его устойчивостью
он сопоставляет собственные страхи, в сплетении арабесок вычитывает
повесть собственной жизни, извивы своей судьбы.
Обратились к оракулу: в чем таинственная связь
между ковром и городом, столь непохожими друг на друга. Один
из них — звучал ответ — обладает формой, которую боги придали
звездному небу и орбитам, по которым кружат миры; другой служит
лишь его приблизительным отражением, как и все, что сотворено
рукой человека.
Волхвы давно уже верили твердо, что гармонический
рисунок ковра — дело божеств; такую интерпретацию слов оракула
признали не подлежащей сомнению. Но столь же нетрудно сделать
противоположный вывод”...
Евдоксия и её ковер — порождение фантазии писателя. Но каждый
город во многом подобен и этой Евдоксии, и её замечательному ковру.
Годами градостроители пытались выткать такой “ковер”, найти такое
отображение городского устройства, чтобы охватить его целиком
на одной схеме. После сотен попыток градостроителям пришлось отступить
— такое изображение оказалось им недоступно.
Есть в городе зоны труда и быта, но они сложно переплетены и
все плотнее перепутываются. Есть центр и периферия, но отношения
между ними далеки от простоты. Есть ступени движения от общего
к частному, но можно перескакивать через несколько ступеней. Есть
известные, бросающиеся в глаза черты города, но есть запрятанные
в его толще, незаметные, вроде коммунально-бытового хозяйства.
Есть пространство отдыха и пространство досуга, но и они способны
совмещаться, накладываться — так парк в будний день служит отдохновению,
а в праздничный день он же становится пространством интенсивного
проведения досуга.
И всё же безуспешность каждой отдельной попытки охватить той
или иной “формулой” весь город отнюдь не означает беспомощности
совокупности всех попыток. Напротив, нам удалось понять, что есть
в городе вещи программируемые и есть такие, что вырастают из своеобразного
диалога программиста и городской жизни. Совмещение разных попыток
понять “весь” город позволило, во всяком случае, увидеть, что
у него есть “каркас”, устойчивый, мало изменяющийся за века, и
есть “ткань”, куда более подвижная, переменчивая. Каркас способен
к развитию за счёт своей устойчивости, тогда как городская ткань
не столько развивается, сколько переживает бесчисленные метаморфозы:
перестраиваются дома, преображается структура внутриквартального
пространства, магазины и клубы, фабрики и парки сменяют друг друга.
Сложение вместе разных попыток понять сложность города привело
к тому, что мы стали различать “путь”, прокладываемый каждым в
отдельности и всеми вместе через толщу города; “ориентир”, позволяющий
всякий момент уяснить, какую точку в системе координат города
мы ощущаем под ногами. Мы увидели “район”, границы которого отнюдь
не обязательно совпадают с юридическими границами района или микрорайона,
но он явно имеет какой-то собственный центр. Мы заново осмыслили
понятие “границы”, по ту и другую сторону которой городская среда
видоизменяется ощутимым образом. И ещё раз мы заново осознали,
что есть в городе “узлы” — сгустки человеческой активности, у
которых есть собственная энергия развития; вдруг транспортная
остановка обрастает сначала торговым центром, затем к нему присоединяется
культурно-досуговый центр, и происходит это все отнюдь не обязательно
там, где предполагалось.
Иными словами, от попыток уяснить “абсолютную” формулу градоустройства
нам удалось перейти к вероятностной. Это немало.
|
