Глава 7. ОБРАЗЫ ГОРОДА
Силуэт города
Композиция города имеет своим фундаментом планировочное решение,
но проявляется прежде всего через силуэт — границу между “телом”
города и беспредельностью неба. Особо тонкие наблюдатели вроде
американского критика Пола Цукера сумели заметить, что в зависимости
от характера такой границы, даже ощущение неба подвижно. Он пишет:
“Субъективное ощущение определённой высоты неба вызывается игрой
высот окружающих сооружений и обширностью (ширина и длина) подножия.
На это ощущение влияют контуры карнизов и фронтонов, труб и башен.
Обычно высота неба над замкнутой площадью воображается как три-четыре
высоты от наиболее высокого здания из окаймляющих ее. Эта высота
больше над площадями, где господствует одно сооружение, тогда
как над широкими, открытыми площадями вроде площади Согласия в
Париже зрительная высота неба выражена чрезвычайно слабо”.
 Силуэт обладает для нас
серьёзным значением в силу фундаментальных особенностей человеческой
психики. Горизонталь и вертикаль равнозначны только в абстрактной
системе Декартовых координат. В жизни человека горизонталь — единственная
поверхность, на которой можно перемещаться в любом направлении,
не испытывая ощущения подъёма или спуска. Поэтому всякое нарушение
горизонтали регистрируется нашим сознанием и даже подсознанием
очень чётко. У горизонтальной плоскости нет избранного направления,
тогда как движение взгляда по вертикали от исходной горизонтальной
поверхности, на которой покоятся наши подошвы, воспринимается
очень остро. Направления по горизонтали образуют собой привычный
мир наших обыденных собственных действий, а вертикаль волей-неволей
ассоциируется с некоторым душевным усилием, с проявлением человеческой
воли, является своего рода “вызовом Небу”. Это было осознано уже
в глубокой древности, о чем столь ярко свидетельствует Библия
в рассказе о строительстве Вавилонской башни, вызвавшем у Бога
ревность и страх настолько, что Бог смешал языки, дабы строители
более не могли понять друг друга.
С незапамятных времен человек вторгался в небо вертикалью построек,
которым придавал особое значение. Владыки Двуречья водружали дворцы
и храмы на высокие платформы. Убывающими в размерах ступенями
поднимались в небо пирамиды Двуречья и Центральной Америки, косыми
гранями — пирамиды древних египтян и их обелиски. Вверх тянулись
затем колокольни и шпили христианских храмов, минареты мечетей,
ярусы буддийских пагод. Вполне естественно, что сооружения религии
и власти должны были господствовать над массивом города, и именно
из их взаимосвязи в зрительном поле рождался силуэт, трактуемый
как некоторое художественное целое.
Непроизвольное внимание к силуэту, заложенное историей в нашу
способность к восприятию окружающего мира, встраивалось в здание
культуры и осмыслялось через господствовавшие в ней представления.
Парфенон на Акрополе Афин — не столь уж высокое здание (высота
его колоннад около 10 метров). Но зрительно основанием для этого
храма служила вся скала Акрополя, .поднимающаяся над городом у
её подножия. Символический центр города был утвержден несокрушимо,
так что и сегодня руины древних храмов господствуют над разросшейся
многократно греческой столицей безраздельно.
Римляне, империя которых разрасталась вширь, охватывая почти
всю населённую Европу в первых веках нашей эры, были непревзойдёнными
строителями. Однако они отнюдь не стремились к возведению мощных
вертикалей, и все их постройки скорее растянуты по земле, чем
рвутся ввысь. Но и к перепаду высот они не были безразличны и
каждый, даже совсем маленький храм обязательно ставили на довольно
высокую платформу-подиум, так что изнутри городского центра кровля
храма “читалась” непременно на фоне неба. Когда императорская
власть окрепла в Риме настолько, что её не смел оспаривать никто,
роль господствующих в силуэте вертикалей перешла от храмов к триумфальным
колоннам: статуя Траяна и аналогичные статуи многих его преемников,
став на верх столпа, свободно рисовались на фоне неба.
В феодальной Европе в небе над городом происходила постоянная
“битва” вертикалей. Над рядовыми домами горожан взметались ввысь
башни знати. Они, конечно же, имели оборонительную роль, но ещё большее значение придавалось их символической роли — по сей день
над Болоньей поднимается выше всех башня семейства Азинелли —
на 120 метров! В XIII веке городские коммуны побеждают почти повсеместно
в Италии, и первым актом победивших в борьбе с феодалами купцов
и ремесленников становится разрушение гордых башен. Во Флоренции
не осталось ни одной, лишь несколько в Болонье и только в одном,
давно остановившемся в развитии итальянском городке Сан-Джиминьяно
и сейчас сохранилось более двух десятков.
На роль господствующей вертикали выдвигается кафедральный собор
— не только главный храм города, но и символическое выражение
его корпоративной силы. Однако, постоянно заботясь о “вечном спасении”,
средневековые горожане не забывали и о выражении своей коммунальной,
то есть гражданской силы — рядом с массивом собора, его куполом
или шпилем в небо устремлялся и сложный силуэт ратуши, нередко
усиленный высокой башней.
 Тонким искусством организации
силуэта издавна отличались строители городов на Руси. Ландшафтный
принцип планировки русских городов, о котором говорилось выше,
получал своё законченное выражение в чрезвычайной заботе о расстановке
и соотнесении башен кремлей и многоглавых соборов, которым отвечало
множество одноглавых приходских церквей. Невысокой, из темнеющего
от времени дерева, жилой застройке отчётливо противостояли белокаменные
или беленые массивы храмов, стержни колоколен, позолота глав,
отчётливо рисующиеся на, как правило, бледном небосводе.
Забота древних русских градостроителей о том, чтобы умелой расстановкой
вертикалей выявить и подчеркнуть художественный потенциал ландшафта,
казалось бы, сталкивалась с тем, что, кроме храма и укрепленного
монастыря, не было в культуре, наших предков темы для творчества.
Но из этого затруднения находился выход: многие из храмов с самого
начала задумывались как памятники, как осмысленные ориентиры,
где церковная служба производилась чрезвычайно редко и скромно.
Таковы церковь Вознесения в Коломенском, построенная Василием
III в честь рождения сына, или храм Покрова на Красной площади
— монумент победоносной войне с остатками Золотой Орды в Казани
и Астрахани. Можно с полным основанием сказать, что силуэт русского
города как бы вылепливался, заново прорисовывался с каждым поколением.
Когда Москва разрослась, а в Кремле кубовидный объем Успенского
собора и плотный пучок его глав не могли уже удержать зрительно
массу построек и пристроек, строительство колокольни Ивана Великого
при Борисе Годунове было осознанным художественным актом. Такую
же роль закрепления и развития силуэта Москвы сыграла надстройка
над мощными башнями Кремля высоких шатров, увенчанных двуглавыми
орлами. Четко рисуясь на фоне высокого неба, эти хищные птицы
недвусмысленно утверждали мощь самодержавия, ни с кем, даже с
церковью, не желавшего делиться властью,— до тех пор, пока в советское
время их не сменили рубиновые звёзды.
Мы уже говорили о том, как важно было над заболоченной тогда
равниной по берегам Невы поднять шпили Петропавловской крепости
и Адмиралтейства, накрепко связавшие город. Последующая застройка
Петербурга — Ленинграда укрепляла его силуэт, не нарушая установившейся
в небе над городом иерархии вертикалей.
Объем построенного за прошлые века столь велик, “закон” индивидуального
силуэта каждого старого города столь уже прочен, что в XIX и XX
веках оставалось лишь поддерживать его. Это естественно и потому ещё, что силуэт — главное средство ориентации. Причем двойной
ориентации — и в пространстве города, и в его историческом времени.
Ещё раз прибегнем к записям Н. Карамзина, где “считывание” силуэта
при первом знакомстве с городами прослежено очень ясно: “Товарищ
наш, француз, указывая на Париж своею тростью, говорил нам: “Здесь,
на правой стороне, видите вы предместье Монмартр и дю Танпль;
против нас святого Антония, а на левой стороне за Сеною предместья
Ст. Марсель, Мишель и Жермень. Эта высокая готическая башня есть
древняя церковь богоматери; сей новый великолепный храм, которого
архитектуре вы, конечно, удивляетесь, есть храм святой Женевьевы,
покровительницы Парижа; там, вдали, возвышается с блестящим куполом
Л'0тель Ройяль дез Инвалид — одно из огромнейших парижских зданий,
где короли и отечество покоят заслуженных и престарелых воинов”.
 К счастью, и сегодня можно так же “считывать”
Париж с берега Сены, но много позже Карамзина холм Монмартр был ещё зрительно приподнят сложным белым силуэтом церкви Сакре-Кер.
Это довольно нелепое сооружение, так сказать в индийском вкусе,
что оказывается не столь уж существенным, так как главное в ней
— роль в силуэте города, выполненная Сакре-Кер безукоризненно.
И всё же конец XIX века, века наибольшего напряжения веры в достижения
технического прогресса, не мог не привести к изменению: бережное
развитие городского силуэта не удовлетворяло более. Страстно хотелось
утвердить новое переживание мира, казалось полностью подчинившегося
техническому гению, и вот в 1890 году над Парижем на три сотни
метров поднялась вершина башни, сооруженной по проекту инженера
Жана Эйфеля. Мопассан и другие литераторы писали об Эйфелевой
башне как о недопустимом варварском вторжении в небо Парижа. Однако
по прошествии ста лет доминанта в силуэте города кажется органичной
его частью, чему в немалой степени способствовала её ажурность
только (издали — вблизи видно, как массивно каркасное сооружение
из металла). Эйфелева башня “вросла” в силуэт Парижа, как включились
в дальнейшем в силуэты городов радио- и телебашни, прозрачные
или слишком тонкие зрительно, чтобы взломать устойчивую линию
между городом и небом.
Однако не везде обновление силуэта произошло столь же мирным
образом. Вот что Карамзин писал о другой великой столице: “Верст
за пять увидели мы Лондон в густом тумане. Купол церкви св. Павла
гигантски превышал все другие здания. Близ него — так казалось
издали — подымался сквозь дым и мглу тонкий высокий столп, монумент,
сооруженный в память пожара, который некогда превратил в пепел
большую часть города. Через несколько минут открылось потом и
Вестминстерское аббатство, вместе с другими церквами и башнями,
вместе с зелёными густыми парками, зверинцами и рощами, окружающими
Лондон...”
Сейчас нечего и надеяться увидеть издали обелиск в память о пожаре
1666 года — он со всех сторон закрыт высокими зданиями. Более
того, в небо Лондона в 60-е годы начали врезаться один за другим
небоскрёбы, создатели которых с принципиальным пренебрежением
отнеслись к силуэту города, не могли и не хотели увидеть в нем
памятник истории, памятник культуры. К середине 70-х годов столь
грубое вторжение было прекращено под нажимом общественного мнения,
но силуэт города оказался искалечен.
То же случилось и в Москве. Но не тогда, когда в начале 50-х
годов над нею поднялись высотные здания, пирамидальные силуэты
которых органично включились в общий силуэт города и придали ему
новый масштаб. А тогда, когда через полтора десятка лет в небе
над городом стали видны мощные, тяжелые параллелепипеды “Националя”
или зданий на проспекте Калинина. Тогда же, как мы упоминали раньше,
были жестоко нарушены силуэты Таллинна и Риги.
 Силуэт города чрезвычайно хрупок — довольно бывает
нескольких девятиэтажных зданий, бездумно поставленных даже на
некотором удалении от исторического ядра города, чтобы нанести
ему огромный ущерб, как случилось в Ярославле, да и во множестве
других городов. Силуэт города отзывчив к любому осмысленному действию.
Так, в конце 30-х годов неподалеку от Смоленской площади Москвы
над крупным жилым домом была поднята, казалось бы совершенно ненужная,
бессмысленная башенка. Однако до сего дня эта “бессмысленная”
башенка “держит” два крупных отрезка Садового кольца, фиксируя
собой крутой поворот магистрали, играя роль очень существенного
ориентира.
Вполне естественно, что при проектировании совсем новых или при
радикальной реконструкции старых городов архитекторы стремятся
создать в них интересные, запоминающиеся силуэты. До тех пор,
пока жилая застройка была малоэтажной, это было нетрудно в техническом
отношении — все зависело от искусства размещения повышенных по
сравнению с фоном построек. Когда же этажность жилой застройки
начала возрастать, оказалось вдруг, что организовать силуэт нечем,
не из чего. Разумеется, если нагородить искусственную гору, подобную
Манхэттену в Нью-Йорке (она по-своему величественна), то есть
поднять в небо здания от 40 до 100 этажей, то и линия крыш 20-этажных
домов станет простым подножием. Но здания Манхэттена гонит вверх
фантастическая, спекулятивная стоимость земельных участков, и
огромные затраты на возведение сверхвысоких здании могут окупаться.
Такого экономического “насоса”, вытягивающего здания центра вверх,
в нашем обществе нет, и жалеть о небоскрёбах особенно нечего.
Общественные сооружения в новых условиях тяготеют к тому, чтобы
распластаться по земле, превратиться в сложные лабиринты, а не
тянуться вверх во что бы то ни стало. Так что же, вообще смириться
с тем, что над городом вытягивается слабоступенчатая горизонталь,
где перепады высот соседних зданий настолько незначительны, что
не меняют общей картины, а над горизонталями кровель выступают
только надстройки лифтовых шахт?
Так могло казаться до недавнего времени, но теперь все чаще сами
жилые дома, включая и сборные (опыт ленинградских архитекторов,
строящих в исторических пригородах), начинают получать выразительный
силуэт. Если же это группы, целые жилые комплексы, если к тому
же максимально используются возможности рельефа, то силуэт современного
города обретает шанс на художественную организованность. В настоящий
момент более других преуспели архитекторы Минска, но состязание
продолжается.
|
