Начало начал
Так или почти так выглядело строительство первого
дома в Вади-эн-Натуф — первого, насколько нам известно, постоянного
дома на Земле, Вдали, в основании скал проглядываются входы в
ещё обитаемые пещеры. Стройка, развертывающаяся на переднем плане,
требует уже предварительного плана и чёткой организации работ.
Неглубокий котлован надо было не просто отрыть, а выбить в каменном
основании, и юноша льет воду из бурдюка на раскаленный костром
камень, чтобы каждый удар каменного молота производил максимальный
эффект. В предварительно выбитые отверстия нужно было вставить
тонкие жерди (на следующем рисунке вы можете увидеть, как они
потом соединялись наверху). Затем жерди переплетали тонкими и
гибкими прутьями, а всю нижнюю часть стен обмазывали глиной с
обеих сторон.
Рядом с первым домом вскоре встанут другие, и тогда
сложится первое селение на открытом пространстве. Обороняться
ещё не от кого, да и нет ещё богатств, которые могли бы вызвать
зависть достаточно отдаленных соседей. Ещё не приручёны животные,
и даже плетень от вороватых горных котов и шакалов не потребовался:
остались бы следы ямок от его столбов.
Предмет, поставленный на землю в тени куста (наверное,
в нем вода для питья), очень похож на глиняный сосуд, но это корзина,
обмазанная глиной для водонепроницаемости: керамику ещё предстояло
изобрести через пару тысячелетий. Обитатели этого дома ещё не
земледельцы. Они охотники и собиратели, но они уже обратили внимание
на злак с мелкими, но вкусными зёрнами, часто попадающийся по
дороге.
Когда речь заходит о рождении чего-то конкретного, вроде паровой
машины или двигателя внутреннего сгорания, все просто или почти
просто — если и идут споры, то о гадая и именах, о первенстве.
Куда сложнее ответить на вопрос: кто и когда первым выплавил бронзу,
приучил коня ходить в упряжи, кто и когда построил первый дом?
Ещё сложнее более отвлеченный вопрос, вроде того, когда
родилась наука, когда — техника, когда — архитектура? Есть
ли, впрочем, смысл в таких вопросах? Есть и к тому же двойной.
Во-первых, это просто интересно каждому, кто отличается
любознательностью. Во-вторых, это безмерно важно тем, кто
работает в области науки, техники, архитектуры: пытаясь
понять, как складывалась система знаний и умений, ставшая
профессией, человек наминает понимать смысл собственных
действий. Ну, скажем, один раз заучив формулу вычисления
объема цилиндра, мы пользуемся ею, не замечая, — автоматически.
А вот во времена Цезаря знать или не знать эту формулу было
для строителя нешуточным делом: не один тогдашний зодчий
поплатился репутацией и даже имуществом только потому, что
ему не удалось узнать тайну π. Ему приходилось пользоваться
приблизительным расчетом Герона[1],
и в результате подсчитанный объем камня для возведения башни
оказывался заниженным на 5 %, в смету вкрадывалась ошибка,
за которую приходилось расплачиваться. Или ещё, что может
быть скучнее подобия треугольников? Но вот задача (ее полный
объем и решение приведены в конце
книги), которую 2600 лет назад решил архитектор Евпалин
для тирана острова Самос Поликрата. Надо пробить сквозь
гору туннель почти в километр длиной для водопровода, двигаясь
с противоположных концов. Попробуйте её решить, и вы немедленно
убедитесь, какой увлекательной становится прикладная геометрия,
когда от владения ею зависит утоление жажды немалого города.
Но ведь и строительство туннеля на Самосе, и расчеты Герона,
хотя и отдаленные от нес XXV веками, это наше с вами собственное
"вчера". Между нами и ими почти столько же времени, сколько между
ними и строителями египетских пирамид, а ведь пирамиды — это не
начало, это уже вершина долгого развития. На времени сооружения
пирамид наше знание истории в полном смысле слова кончается: ранее
простирается безмерное “доисторическое время”. Первый настоящий
дом, первый город возникают в его глубине — когда?
Мы найдем ответ на этот вопрос, но для этого придётся
несколько разобраться в том, что же такое “доисторическое”
время. В очень строгом смысле доисторическим оказывается
все то, о чем мы не можем или не умеем прочесть. Никто,
не может прочесть послания, записанные разноцветными узелками
на шнурках “кипу” — узелковым письмом инков; никто не сумел
разобрать длинные тексты, записанные иероглифами майя (благодаря
словарю, оставленному нам любознательным монахом Диего ди
Ланда[2],
увы, сжегшем на костре почти все “дьявольские” книги, мы
знаем только числительные и названия месяцев); никто не
сумел ещё прочесть критского линейного письма А[3]
или знаков, начертанных жителями древнего Мохенджо-Даро.
Понятно, что такая строгость чрезмерна, и учёные называют доисторическим
все то, что не описано или хотя бы не упомянуто в дошедших до
нас и прочитанный текстах. В результате возникает немалая путаница.
Так, скифы историчны, так как о них писали греческие историки,
начиная с Геродота, а куда более поздние в сравнении со скифами
жители свайных поселков центральной Европы или ещё более близкие
к нам строители Теотихуакана почти на том месте, где теперь мексиканская
столица, оказываются доисторическими. Этруски — исторический народ,
историчен Карфаген, ибо о них писали и греки, и римляне, но мы
куда больше знаем о селениях доисторических обитателей острова
Кипр, чем о городах этрусков или Карфагене.
 История
полна таких парадоксов, но они теперь нас не смущают, потому что
мы, люди XX в., давно привыкли мерить историю человечества мерой
собственной истории, включившей все наследи культуры. Подчас даже
трудно представить себе, несколько углу билась история по сравнению
с не столь уж давним временем, скажем, Пушкинским. Что было тогда
известно? То, что дошло текстах римских и греческих писателей
и, заметим, переживалось как литература, то есть нечто легендарное.
Стихи Пушкина усыпаны именами греческих богов и героев, но Онегин,
как мы помним, предпочел английскую политэкономию Гомеру и Феокриту
— под влиянием Просветителей мода на античность проходила. А какой
фантастической была эта “античность”! Гете, называемый певцом.
античности, совершил утомительное тогда путешествие на юг Италии
и был неприятно поражен видом руин греческих храмов: их облик
не совпадал с его воображаемой Грецией, Настоящая Греция, остававшаяся
под гнетом Турции, была трудно доступна, и когда английский посланник
лорд Элджин выставил в Лондоне мраморные скульптуры Парфенона,
спасённые им в разрушенных и обнищалых Афинах, утонувшие в бурю
вместе с кораблем, поднятые на поверхность моряками адмирала Нельсона,
— образованная Европа долго не могла успокоиться — так это было
непривычно, ново, странно.
 Что
уж говорить о Египте! Когда сопровождавшие Наполеона учёные опубликовали
свои рисунки пирамид, почти доверху засыпанных песком храмов и
сфинкса, — это было открытие мира заново. В середине XVIII
в. лорд Болингброк (его секретарем был будущий автор “Путешествия
Лемюэля Гулливера” — Свифт), один из образованнейших людей своего
времени, язвительно писал об “отце истории” Геродоте: “Написал
ли он “Ассирийскую историю”, мы не знаем: но нет сомнения в том,
что это понятие вскоре после него приобрело нарицательное значение
для характеристики неправдоподобных легенд”.
Прошло почти сто лет, и во времена Пушкина, Чаадаева, Вяземского,
Жуковского, переведшего на русский “Одиссею”
Гомера, Гнедича — переводчика “Илиады”, имя ассирийцев оставалось
все такой же легендой. Как же это могло быть, ведь Библия
подробнейшим образом повествует об Ассирии и Вавилоне, а этот
источник был доступен? Получилось так, что на пороге великих открытий
науки, когда археология вот-вот должна была начать своё победное
шествие по свету, старые тексты оказались не в почёте. Люди верующие,
не говоря уже о теологах, интересовались только религиозным
содержанием Библии,
а образованные атеисты отметали, именно из-за этого религиозного
содержания, “Библию”
целиком.
Затем был “взрыв”: Шлиман, с Гомером в руках, раскопал
Трою; любознательные колониальные чиновники[4]
нашли легендарный Вавилон, Ниневию, Ур; австрийский авантюрист
и английский художник[5]
привезли из Центральной Америки зарисовки таинственных сооружений;
заново начали перечитывать старые книги, в которых многое
оказалось достоверным...
С каждым десятилетием история углублялась на сотни лет, и этот
процесс далек от завершения. Совсем недавно итальянские археологи
расчистили от песка и камней Эблу — столицу крупного “потерянного"
государства, упоминавшегося в египетских и месопотамских записях.
В середине 70-х годов вышли в свет книги о городе Дильмун на острове
Бахрейн в Персидском заливе, городе, бывшем современником и торговым
партнером Ура и Мохенджо-Даро. В 1979 г. Тур Хейердал, обходивший
Аравию на тростниковом "Тигрисе", обнаружил ступенчатую пирамиду
в Омане. До сих пор не найдена на том же аравийском берегу богатая
в древности Гирза, да и у нас в стране до сих пор не удалось найти
греческий город Фесис, стоявший на берегу Риони, где-то совсем
близко от Поти.
Одновременно с находками, о которых шумел весь свет, совершались
одно за другим открытия, которые поначалу мало кого интересовали,
кроме самих учёных. Скромные рядом с золотом украшений в поздние
эпохи орудия труда и войны раскрыли нам ранний, средний и поздний
каменные века. Прошлое человека стремительно откатывалось назад,
и на сегодня возраст самых древних орудий человека исчислен в
1 750 000 лет!
Для нас с вами это чрезмерно далеко, интересующие нас сооружения
много моложе. Но одно мы запомним: доисторическим мы будем теперь
считать только то в прошлом, чего мы не знаем, что не можем датировать.
Все остальное — фундамент нашей с вами культуры.
Но это истории культуры в целом, но что такое архитектура? Всякое
ли сооружение — архитектура?
Нора крота — сооружение, муравейник и тем более термитник — тоже
сооружения и ещё какие: настоящие небоскрёбы, если сопоставить
их с размерами строителей. Выстроены эти сооружения в высшей степени
целесообразно, по определённому плану, вернее, программе последовательных
действий. Но эти сооружения — не архитектура, ибо ни птица, ни
термит не имеют в сознании образа будущего сооружения как целого,
они не в силах изменить строительную программу — та "впечатана”
в них. Значит, есть первое условие; архитектура существует тогда,
когда в голове строителя (а архитектор и значит "главный строитель”)
есть целостный образ того, что предстоит соорудить. Такой образ
и называется проектом.
И этого, однако, мало. Самое древнее на сегодня жилище найдено
на южном берегу Франции, неподалеку от Ниццы. Сняв один за другим
плотно слежавшиеся слои песка, археологи обнаружили ямки от жердей,
когда-то вкопанных в землю. Эти ямки расположены по более или
менее правильному овалу (есть образ целого и, скорее всего, жерди
были согнуты навстречу одна другой и связаны. Внутри был очаг
из нескольких плоски* камней. По степени законченности камней,
по количеству рыбных костей и раковин съедобных моллюсков, учёные
смогли определить, что этим жилищем пользовались не более десяти
дней. Геологи помогли определить, что этому шалашу не менее 150
000 лет. Сооружение? Да Архитектура? Нет. Не достает ещё одного
признака — долговременности, надёжности. Без этого условия убежище
не становится архитектурой как не становится ею туристская палатка,
хотя её вполне можно назвать домом.
Надежность, устойчивость во времени совсем не означает
непременно долговременности материалов, В Японии есть древнее
святилище Исэ: деревянный храм VII в. каждые 20 лет разбирается
и выстраивается заново точно таким же. Его доски, столбы,
соломенная кровля живут два десятка лет, храм как архитектурное
сооружение — больше тысячи. Устойчивость не обязательно
означает и сохранение формы; столетиями перестраивался парижский
Лувр, Московский Кремль, центр Лондона, Москва после очередного
из частых в прошлом больших пожаров. Но всякий раз что-то
существенное сохранялось — то древнейшее “ядро”, как в Лувре;
то фундаменты храмов и стен, как а Кремле; то очертания
улиц, как в Лондоне или Москве. Из всех известных нам памятников
архитектуры, может быть, только великие пирамиды в Гизе
остались теми же, что и в год постройки — только полированную
облицовку с ник содрали поколения царственных хищников[6].
И ещё одно условие существования архитектуры нам надо иметь в
виду. Архитектурное сооружение всегда часть некоторого большего
целого — микрорайона, квартала, поселка, города. Оно не существует
в одиночку даже и тогда, когда гордо возвышается в пустыне, в
долине, на холме. Оно и тогда часть пейзажа, связанное с ним и
вместе с тем противостоящее ему.
Для того, чтобы родилась архитектура, нужно было совмещение всех
этих условий: образ сооружения, идея его устойчивости, включённость
в ландшафт. Чтобы три условия объединились, нужно было ещё одно:
архитектура не могла возникнуть раньше утверждения оседлого образа
жизни. Бродячим охотникам и рыболовам архитектура была ни к чему.
Но если так, то нам вовсе незачем вслепую искать родину архитектуры
по всем континентам: она там, где впервые стали сеять хлеб, где
впервые одомашнили животных. Мы ещё не в состоянии указать точно
широту и долготу этого места, но “руг поиска не так уж велик.
Благодаря огромному труду археологов, ботаников и зоологов район
поиска очерчен уже точно: это восточная часть нынешней Турции,
запад Ирана, север Ирака, Палестина.
Ледник уходил — сначала медленно, едва заметно, потом все быстрее.
Зона последнего великого оледенения съеживалась, граница льда
отступала на север. Вместе с ней на север уходила тундра, за ней
лес, а с ними и животные. Высыхали саванны на месте нынешней Сахары
— только в дельте Киле и в Двуречье ещё тысячи лет держались бескрайние
непроходимые болота. Человеку надо было решить: или уходить за
зверем, или перестроить жизнь. Но человек был не один, и люди
решили по-разному. Одни, не размышляя, год за годом догоняли четвероногую
пищу, незаметно для себя уходя все дальше от Средиземного моря.
Другие... как-то они должны были размышлять — во веяном случае
они искали и находили наиболее приятные для жизни уголки. В небольших,
закрытых от, сильных ветров долинах было в те времена не слишком
сухо и ив слишком влажно, солнечно, но не чрезмерно жарко. Здесь
из камней били многочисленные ключи, стекавшие ручьями к реке,
и потому сюда сходились на водопой дикие свиньи и козы. По склонам
росли предки нынешних ячменя и пшеницы, низкорослые, С тощим колосом
и мелкими, но вполне питательными зернами. Здесь были предки яблони,
вишни и винограда, а на дне долин скопилось достаточно мягкой
породы, чтобы её можно было взрыхлить заостренной палкой. В этих-то
малых долинах “ был сделан тот первый, великий шаг к современной
цивилизации. Время, когда он был сделан, то абстрактное необратимое
время, о котором первые земледельцы не имели ни малейшего понятия,
тоже не секрет. Выяснить его помог радиоактивный углерод, тот
самый С14, который в постоянной концентрации содержится во всём
живом на земле и начинает неуклонный процесс распада с момента
гибели живого. Время это: не ранее X — не позднее конца IX тысячелетия,
11 000 — 12 000 лет назад.
Возможны, даме обязательны новые
открытия, но на сегодня мы знаем ту точку на карте, где началась
на самом деле новая жизнь. Неподалеку от верхнего течения Иордана,
в ныне сухой и совершенно бесплодной долине, называемой Вади-эн-Натуф,
удалось найти нечто вроде кинолетописи Первого Шага. Представьте
себе, что из кинопленки вырезан первый кадр, где пятка только-только
оторвалась от земли; средний, где вся тяжесть перешла на одну
ногу, а вторая зависла в воздухе; и последний, где носок уже коснулся
земли в стандартных 75 см от первой точки. То же самое — и Вади-эн-Натуф.
Первый кадр: люди ещё живут а пещере так же, вернее почти так
же, как десятки тысяч лет до того. Почти — потому что они уже
приручили свиней и коз (скорее козы и свиньи сами приобвыкли к
месту, где всегда можно подкрепиться), и если не сеют, то собирают
зёрна пшеницы и ячменя.
Второй кадр; совсем рядом со входами в пещеры, в нескольких десятках
метров от них, отважные пионеры возводят нечто, вроде маленькой
пещеры для каждой семьи отдельно — в истории это сухо называется
началом разложения первобытно-общинного строя, В скальном основании
выбиты небольшие, в 3—5 м диаметром овальные ямы сантиметров 70
глубиной, с очень гладким полом. В полу ямки поменьше. Это почти
наверное первые в мире “кухонные шкафы” для запаса зерна. Уже
по периметру овале укреплялись жерди, связанные, по-видимому,
неверху и накрытые, скорее всего, сшитыми козьими шкурами.
Третий кадр: такие же дома отодвинулись от прежнего пещерного
“поселка” и стоят группой вдали, под огромным и пустым небом.
И это все? Все.
Но никак нельзя недооценивать важность впервые сделанного броска
в пространство, ведь оторваться от спасительно-привычной скальной
стены было попросту страшно, очень страшно.  К
счастью, это можно доказать: в США, там где сходятся углами четыре
штата — Юте, Колорадо, Аризона и Нью-Мексико, — есть в горах место,
называемое Меса Верде. Там целый городок, с выложенными из отесанных
камней домами и сторожевыми башнями, спрятался словно в карман
под огромный скальный навес: так, неверное, казалось безопаснее.
Пусть Меса Верде — современник Москвы и потому на 9000 лет моложе
поселка натуфиэнцев. Там тоже делался Первый Шаг, ведь история
развивается не только во времени, но н в пространстве, и даже
сегодня на Новой Гвинее неподалеку от аэродрома столицы нового
независимого государства Папуа есть в горных долинах племена,
живущие в каменном веке.
Итак, в Вади-эн-Натуф уже почти архитектура, ко только почти:
недостает двух важных деталей. Нет границы, которая отделила бы
посёлок как целое от внешнего мира, и нет осмысленного порядка
в расположении хижин по отношению друг к другу. Осталось сделать
ещё один шаг, но в этой долине его так и не сделали. Ну что же,
натуфианцы и так произвели революцию — совсем поблизости, на горе
Кармель, глядящей в Средиземное море, из пещер так и не вышли.
|
