|
Боюр Р.В.:
Уважаемые участники мастер-класса, я рад представить вам
профессора Вячеслава Леонидовича Глазычева. Список его званий
настолько велик, что перечислять его было бы делом слишком
долгим… Но вот вчера Алексей
Альбертович Зильперт очень хорошо выразился, и я повторю
его слова, что если составить список персон, на лекции которых
имеет смысл сходить, то Вячеслав Леонидович в первую десятку,
разумеется, войдет.
Глазычев В.Л.: Вы льстецы, конечно. Насколько
я понимаю, вы озабочены, так или иначе, сюжетами социальных
коммуникаций. Правильно? Я сейчас с места… в «Олимпе»[1]
проходит, как вы знаете, наверное, очень забавное предприятие.
Это прямо имеет отношение к сюжету. Исходно, когда мы его
придумали в 2000 году, это называлось «Ярмарка социальных
и культурных проектов». Сегодня неожиданно для всех, и для
меня в том числе, это было названо «Тольяттинский диалог».
За этим изменением названий скрывается классический сбой
социальных коммуникаций. И тема сбоя так же интересна, как
и тема конструкции — с моей точки зрения, по крайней
мере. При этом я хочу просить вас об одном. Мне не очень
интересно вести длинный монолог. Поэтому я построю некоторую
монологическую конструкцию, не очень длинную. Мне гораздо
интереснее отвечать на вопросы или возражения, чем просто
вещать в пространство.
Когда я сказал: «Сбой в коммуникации», — что за этим скрывается?
Когда мы придумывали парочку конструкций в 2000 году, это означало
сориентироваться в ситуации, которой, строго говоря, ещё и не
было, поскольку никто не знал, что такое окружная рамка.
Был Указ Президента о приведении частных региональных законодательств
в соответствие с федеральным — далее что вложишь, то и получишь.
К счастью для нас — ну иначе я бы в эту авантюру не влез — Кириенко
человек чрезвычайно интересный, стремительно обучающийся, и в
этом отношении — нелёгкий партнер. Такое редко встречается, потому
что обычно мы имеем дело с партнерами, имеющими внятный алгоритм,
некоторую простую модель поведения, целевую программу… И когда
сталкиваешься с открытой системой мышления, она тебя как проектировщика,
как дизайнера, старающегося конструктивно мыслить, ставит в очень
трудное положение. Не успел ты выдать очередную модель — она уже
ассимилирована, адаптирована, и тебе говорят: «А дальше что?»
Это формирует вызов. Вызов сложный.
Почему я об этом говорю? Вы сталкиваетесь с некоторой номинальной
ситуацией, в которой есть задача, сформулированная в самом общем
виде: начертили страну, разделили её на семь кусков, один кусок
назвали «Приволжский
федеральный округ». В нем пятнадцать субъектов федерации,
каждый из них смотрит в другую сторону. В одних семейные кланы,
в других — структуры, слипшиеся из систем интересов, как в Самарской
области, в третьих совсем все просто, то есть даже и клана нет,
а просто все по-семейному, вроде Башкирии. Вам необходимо поставить
перед собой задачу: что сделать с этим фактом? Слово модель
прозвучало в нашей переписке с господином Боюром. Можно ли здесь
построить некоторую модель «вообще»? Нет. Потому что для этого
нужен материал. Модель можно строить по образцу, но попробуйте
найти здесь образец. Ни одна страна не играла в такую игру. Следовательно,
готового образца нет. Есть ли общая теория, которая позволяла
бы моделировать подобную ситуацию? Нет такой общей теории, потому
что нет теории перехода от псевдосоциализма к псевдокапитализму,
да ещё с российским привкусом. Этого сам черт не разберет!
Базанов Н.Б.:
А тем и интересней!
Глазычев В.Л.: Я же не говорю, что это неинтересно.
Я говорю о том, что у вас нет опоры ни на модельный образец, по
которому можно выстроить свой вариант, ни на некоторую общую теорию.
Что для вас остается? Только способ проектной интервенции. Вы
вносите провоцирующий кристаллик, на который что-то налипает.
Неизвестно как, заранее абсолютно неизвестно. Дальше вы делаете
шаг в сторону, смотрите, что из этого получается, и вводите корректирующие
действия. Тогда уже можно начинать говорить о моделировании, потому
что есть ваше решение, есть реакция на него, слипание в
какое-то третье состояние, и к нему уже можно отнестись аналитически.
Когда мы думали: «Что ж такое сделать?» — нужна была провоцирующая
конструкция. Мы придумали с моими коллегами две провоцирующих
конструкции. Одну назвали «Культурная
столица округа», честно взяв за основу образец. Есть европейская
схема, культурная столица уже восемнадцать лет гуляет по Европе,
но там все устоявшееся, все понятное: какой-то город по очереди
берет на себя этот флажок за пять лет до реального вхождения в
роль. Худо-бедно наработан огромный третий сектор экономики, он
вбрасывает в это дело деньги, деньги просто концентрируются на
эту точку, называется она Глазго, Эдинбург, Прага или что угодно
— ничего не меняется. Использовать здесь можно только имя, опознаваемое
в европейском контексте, и больше ничего! А здесь не было ничего.
Придумали. «Заработало», как произносится в известном мультфильме.
Сейчас на будущий год я занят моделированием «культурной столицы».
Моделирование началось только сейчас, потому что первый
раз это была провоцирующая интервенция. Даже не проектная, а чистое
действие: давайте прыгнем и разберемся. И назначили культурной
столицей Симбирск, он же Ульяновск. По принципу «чем хуже — тем
лучше». По принципу места, где у людей пропала вера в то, что
что-либо меняется в этой жизни…
Базанов Н.Б.:
Кстати, они в это искренне поверили! Провокация сработала.
Глазычев В.Л.: Десять лет они существовали в каком-то
таком выморочном, специфическом пространстве. Я в этом году в
этом убедился — я проводил проектный
семинар в сельском районе Ульяновской области.
Базанов Н.Б.:
А какой район, не помните?
Глазычев В.Л.: Ульяновский район, Новоульяновск,
с замечательным парнем-мэром во главе… Это дело другое, но он
мэр «наполовину», потому, что он человек с опытом работы в Димитровграде,
достаточно развитом социальном конструкте (там атомные дела, общая
температура сообщества повыше…), по разным политическим эксцессам
оказавшийся во главе администрации Новоульяновска, то есть в роли
заместителя главы Ульяновского района! Нет муниципального образования,
мы там кое-что наработали, чтобы это дело немножко сдвинуть.
Итак, это была первая схема. Она слегка сработала — что-то такое
зашумело. Приехали люди из Москвы, из Петербурга, из Нижнего Тагила, ещё откуда-то, происходила какая-то новая цепочка свежих в контексте
процедур. Повторяю: ни проектного начала в этом не было, ни модельного
начала в этом не было, это чистая провокация.
Второй ход — нахальный, наглый — мои отважные коллеги взяли да
и раздвоили культурную столицу, на этот год было в Вятке (Кирове)
и Нижнекамске. Нижнекамск — промышленная слобода похлещё Тольятти,
только поменьше объемом, все культурные представления сводятся
к тому, что работает дискотека — простая констатация, без оценки.
Люди не встречались вообще с иными формами культурных действий
или почти не встречались. Туда вносится — не проектным образом,
а интуитивно-очевидным — провокация, public art,
активное вторжение совершенно для этих мест авангардных, непонятных
форм. Из золоченых шин сооружается какой-то страшный человечек
и стоит на площади как монументальная скульптура, по городу едут
автобусы, размалеванные, с портретами людей, создававших этот
Нижнекамск, такой музей на колесах. Девочка сидит в гнезде, которое
сама сплела посреди клумбы на безымянной площади. И всякая такая
мелкая ерундистика, давно отработанная языком public art
— никакой новации здесь нет, новацией является провокационное
вторжение этой формы в среду, теоретически враждебную или во всяком
случае, чужую.
Я проанализировал книгу отзывов. Сам по себе этот тип текста
обычно малоинтересный, в данном случае это драгоценный документ,
потому что писали люди, никогда не сталкивавшиеся с тем, что условно
называется «современным искусством». Не книжка отзывов, а наслаждение.
Сработало..
После этого городская администрация, которая пока, кроме сооружения
псевдопостмодернистской мечети, ни на что больше подвигнуть своё воображение не может, вдруг увидела через публичную демонстрацию
элементов public art’а в масштабе реального города и осознала:
«Слушайте, надо что-то делать с городской
средой!» Начинается выращивание партнера, с которым можно
заняться моделированием и проектированием. А пока его просто не
было, потому что разговаривать с этим мэром было просто бессмысленно.
Задача номер раз была выбить его из привычной колеи. Когда он
выбит из привычной колеи, вы можете сделать из него партнера.
Если вы сделали из него партнера, дальше можно говорить о том,
что можно смоделировать работу с этим партнером в схеме формирования
программы развития городской среды как обитаемого ландшафта. Пока
ведь это только слобода,
там обитаемого ландшафта нет.
Следующий год. Вот тут уже начинается спокойная мыслительная
работа. Значит, первый вариант прошел. Ульяновское нечто, непонятно
что, произошло, сталось. Вятка, Нижнекамск — что-то произошло.
К этому можно уже отнестись. В Вятке, с моей точки зрения, сработало
хуже, чем могло бы, потому что вбрасывание в большой старый город
со своей университетской средой, со своей исторической традицией,
в отличие от Нижнекамска, срабатывает скорее как провокация на
минус, а не как провокация на плюс. И если вы не включили субъектно
тех, кто представляет это городское сообщество, ограничившись
вовлечением функциональных учреждений, формально, конечно, все
прошло мило, но вы проигрываете, потому что не прошел процесс
модельной обработки объекта. А с чем я работаю? Явно, что
не с промслободой…
Боюр Р.В.:
С чужим монастырем.
Глазычев В.Л.: С другим городом, с чужим монастырем,
в котором есть своя система ценностей, свои иерархии, известно
who is who, и если я просто к ним вламываюсь, то … в лучшем случае
меня вежливо терпят.
Я этим не занимался. Сейчас меня попросили заняться апгрейдом
программы «Культурная столица» на будущий год. Город уже известен
— Чебоксары. Чистенький. Безликий. Вернее, «недоликий»: немножечко
пятидесятых годов, совсем немножечко старого, отреставрированного,
по кусочку шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых. Стилье, полустилье,
не казанское, не нижегородское, средняя архитектурно-дизайнерская
стилистика, два прихлопа, три притопа, там фронтончик надломили…
Здание «Макдональдса» в роли символа прогресса!… «Как подходить
к задаче?» — вот вопрос, который здесь возникает. Подходить чисто
проектным образом здесь уже нельзя. То есть, всегда можно. Драма
в том, что всегда можно. Но было бы неверно.
Верно будет выстроить определённую мыслительную конструкцию.
«Как выбирать элементы конструктора для того, чтобы делать такой
монтаж?» — вот главный вопрос. Как? Где растянуть циркуль, обводя
свою задачу, выстроив образ контекста… образ контекста
— я подчеркиваю, — для того, чтобы начать с ним конструктивно
работать. Только тогда его можно будет перевести в модель контекста.
Мою модель: для работы.
Смотрите. Если я ограничиваюсь городом — в данном случае столичным
городом Чебоксары, — то забываю, что это небольшая Чувашская республика
с очень напряженным чувством собственного достоинства. Оно есть
у этого маленького народа, зажатого между большими соседями, и
это — элемент, который либо я считаю факультативным, либо считаю
ключевым. Я это взвешиваю, как проектировщик взвешиваю. Если я
присуждаю этому фактору высокий вес, моя модель будет базироваться
на этом основании, и я буду задавать вопрос: «Как прежде всего
сохранить наличное чувство собственного достоинства, самодостаточности,
уверенности в самих себе, которая на самом деле есть неуверенность
в самих себе?» Если я это кладу как камень в основание, у меня
есть шанс двигаться в одном направлении. Если я это игнорирую,
я могу лишь воспринять ландшафт как он есть, воспринять, что в
городе есть группы, делающие своё дело, хорошая фирма упаковки
дизайнерская, крепкая достаточно, неплохие предприятия, с которыми
можно как-то сыграть. Я остаюсь на одном горизонте со своим партнером.
Если в основание контекстной картины, а, значит, и модели, я помещаю
особое чувство достоинства как качество среды. В этом есть свои
подозрительные свойства… потому что когда ты просто спокоен, ты
не дергаешься по этому поводу, если дергаешься, значит что-то
тебя внутри гложет…
Я должен выстроить объемлющий контекст. А что здесь будет объемлющим
контекстом? Я должен небольшую эту республику включить в орбиту
своего миропонимания. Я должен изменить конструкцию под названием
«Культурная столица». Как я могу это изменить? Как мне втянуть
республику в город, в городское событие? Как вы догадываетесь,
наверное, отношения между регионом и его столицей всегда сложные.
Боюр Р.В.:
Не догадываемся. Тольятти этого лишен.
Глазычев В.Л.: Тольятти… Ну, Тольятти выпендривается
по-своему.
Здесь возникает очень любопытная необходимость модельного
введения особых, промежуточных конструкций. Когда-то, очень
давно, я зарабатывал на хлеб, иллюстрируя и макетируя журнал «Знание
и сила». Был такой милый, пижонский журнал, в котором была
своя среда, приятно поднятая на градус по отношению к контексту,
поэтому ужасно самодовольная. И задача моя как дизайнера была
задать форму переосмысления текста, потому что 60-е годы задали
у нас моду копирования схем западного графического дизайна. Началось
все с журнала «Ульм», журнала Ульмской школы дизайна, с которым
бегали по Москве наиболее продвинутые графики: «Вот
оно, счастье! Вот она, сетка!» Модуль можно в сетке так
подвинуть, сяк подвинуть, организовать страничку… Сам по себе
модуль — простой и достойный инструмент, но у нас восторжествовал
принцип: «А мы тексты не читаем! Мы сетки
делаем». И очень известные имена, очень известные графики-дизайнеры,
которых я знавал ещё не столь великими, создали своего рода школу
принципиального идиотизма, по которой текст неважен, содержимое
не имеет никакого значения, важна формальная сетка. А возможностей
формальной сетки — ну раз, два… двенадцать… Начинается самоповторение.
Как дизайнера, меня заинтересовало нахождение, извините за старомодное
выражение, образных эквивалентов безумным теориям. Для этого надо
самые безумные теории не только читать, но до известной степени
понимать. Построение образных эквивалентов безумным теориям означало
для меня необходимость создания промежуточных конструкций, артефактов.
Не иллюстрировать текст одинокой картинкой, какая бы она ни была.
Компьютеров у нас в руках тогда не было, был ручной коллаж, ручной
монтаж, картиночки можно было поручить хорошему художнику, но
здесь выйти за рамки привычного почти невозможно.
 Я
пошел по пути создания промежуточной схемы, в которой специально
выстраивалась программа выстраивания образов. Лучшая моя личная
дизайнерская работа, пожалуй, была проектирование и ремесленное
осуществление артефакта… потом он ещё двенадцать лет, пылясь и
трескаясь, жил в кабинете главного редактора. Тема была — крестьянский
«мир», мир в том смысле, который чрезвычайно был мифологизирован
в девятнадцатом веке. Статья хорошего социолога. Если вы в лоб
работаете с темой, буквально, можно же найти и склеить что-нибудь
из семнадцатого века, можно взять какую-нибудь славную картиночку
из книг иностранцев о России, вставить в композицию какую-то собственную
картиночку… А можно пойти принципиально по пути якобы буквального
воплощения метафоры и создать внутренний промежуточный слой. Он
привлекателен, но как всякая специальная конструкция, она требует
затраты сил.
 Сначала
был куплен мячик в «Детском мире», затем расписан по-эшеровски
с полным топологическим заполнением поверхности мужиками, бабами
и детьми — это не такая уж сложная задача, но трудоемкая. Была
сделана холщовая скатерка, на ней оттиснуты специально вырезанные
на линолеуме избы (подлинные, из Кижей) дальше это было собрано
в натюрморт, натюрморт сфотографирован хорошим фотографом Виктором
Брелем, и возник предмет, обладавший равнозначностью со
статьей. Любая плоская картинка не сработала бы здесь, потом я
добивался того же эффекта и с плоскими картинками (для статьи
о реставрации сделал акварель псковской церкви, порвал на мелкие
кусочки и снова выклеил, с пустотами), но тот момент был прорывный.
Поэтому, когда я говорю о промежуточных конструкциях, они-то,
как правило, и играют роль модели. Это не слепок того, что вы
хотите сделать, это не слепок ситуации, с которой вы работаете,
это не модель предмета, который я хватаю рукой. Это особый горизонт,
промежуточное матовое стекло, которой я ставлю между собой и объектом,
и его контекстом для того, чтобы сохранить свободу от него, свободу
мысли, свободу чувства, в конце концов, потому что здесь голая
рациональность не работает…
Возвращаюсь снова к сюжету «Культурная столица»: и здесь я ввожу
такого рода промежуточную конструкцию… Что такое столица? Даже
игровая, даже столица в кавычках? С одной стороны, это площадка,
которая стягивает на себя все что можно, и это уже делали мои
коллеги в эти два года. А, с другой стороны, это центр, который
выбрасывает от себя, эманирует некоторое воздействие вовне. Первое
просто — мне достаточно создать цепочку сцен и пригласить людей,
которые нечто умеют. Чем больше у меня денег, тем больше людей
приедет. Вторая схема требует какого-то простого подхода. А что
она может эманировать? Что такого могут Чебоксары выбросить в
пространство страны, чтобы статус временной столицы был оправдан?
Боюр Р.В.:
В течение недели? Или вообще?
Глазычев В.Л.: Ну, недели, месяца — это ещё большой
вопрос. Это в данном случае следствие выбора… темпоральный режим
будет зависеть от той конструкции, от той модели, которую я выберу.
Что она может выбросить в социальное пространство? — Говоря наиболее
общо, только иное качество, отсутствующее качество. Значит,
когда я создаю контекст для своей модели, я должен охватить не
Чебоксары, не Чувашию, не ПФО, я должен мыслить в масштабах состояния
страны, другого способа нет. Главное состояние здесь — безумный
отрыв, провал, полная потеря интереса к тому, что копошится в
траве, что существует на реальной земле, что существует в малых
городах и в том, что вокруг, в их взаимоотношениях с городами
средними и городами столичными. Провал, дыра. Значит, я беру негатив,
квадратные скобки — тут дыра! Дальше, если я ставлю задачу
матового стекла, я должен создать специальную конструкцию, которая
позволила бы в эту дыру вставить пробку. «Что может быть такой
конструкцией?» — вот вопрос.
На него каждый ответит по-своему. И мой ответ не является ни
идеальным, ни абсолютным, а лишь примером. Какую я выстраиваю
вспомогательную конструкцию? Если я в точке под названием Чебоксары
создаю пространство, в котором обменяются опытом переживаний,
опытом конструктивной работы, опытом коллективной дизайнерской
деятельности группы, работавшие по уездной России? Если они собираются
на особой площадке, где на сцене, как в театре, разыгрывают не
спектакль, а этакое искусство жизни, демонстрируя, что же происходит
с их проектами, с их замыслами год спустя, на что они наталкиваются,
во что они упираются лбом, где им удается сделать прорыв? Я беру
точки, в которых велась соответствующая работа — Оренбуржье,
Кировская область, Мордовия
и так далее. Но этого мало — это ещё только мячик расписан фигурами.
Чтобы мой «театр» сработал, мне ещё надо специально сделать в
Чувашии ещё одну точку развития! Иначе как же я удовлетворю их
чувство собственного достоинства? Значит, отказываюсь от ранее
задуманного для решения моей исследовательской задачи очередного
семинара и решаю провести семинар там — для того, чтобы сборище
героев других семинаров было оправдано, привязано к ситуации.
Более того, правильно выбрав сельский
район в Чувашии, я скорее всего смогу втянуть в это предприятие
президента Федорова, который пока не может определиться, как и
в какой мере «культурная столица» это и его дело.
Это и есть нормальное движение социально-проектного мышления.
Потому что оно включает в себя не просто «что сделать?» — это
детский сад, не «как сделать?» — это просто проектная грамотность,
всегда можно сделать как-то, а ещё «с кем сделать?», «против кого
сделать?» и «как сделать "с кем" "против кого"»?
Это уже совсем другое «как?» по отношению к тому, чтобы спроектировать
машину, или интернет-сайт или ещё что-то. Это, мне кажется, и
создаёт ту особую среду, в которой мы можем говорить об особом
языке, об особой действительности проектного моделирования, которое
категорически не тождественно моделированию в естественных науках.
Там мир полагается существующим. В нашей, проектной ориентации
сознания мир полагается пересоздаваемым. Мир пересоздаваем, потому
что он только с одной стороны, есть — есть Чебоксары, есть Тольятти,
есть люди, которые копошатся там со своими житейскими проблемами.
А с другой — этого мира ещё нет, а я должен создать образ того,
чем я хотел бы видеть город, пусть только в игровом пространстве.
Для этого я должен построить контекст, в котором можно собрать
силы для движения города из состояния A в состояние A1,
а эти силы — это люди, живые люди, которых надо втянуть и увлечь.
Без них ничего не выйдет.
Разумеется, этого недостаточно, и я продолжаю выстраивать действия,
контекстом для которых служит страна — ну, например, превратить
Чебоксарский
университет в площадку, на которой в течение двух семестром
будут читать субботние публичные лекции самые сильные гуманитарии.
Вторая, близкая к этому ситуация. Мне тут гораздо легче говорить
на своем опыте. Два с половиной… нет, уже три года назад нам надо
было решать задачу… ну, что такое надо? Это когда сам решаешь
— играю я в эту игрушку или нет? Ответственность ни на кого не
переложишь. Задача была любопытна проектно — как состязаться на
выборах с Юрием Михайловичем Лужковым? Непростая задача. Все схвачено,
гигантский ресурс финансовый, организационный, полное господство
в медийном пространстве — СМИ могли что угодно говорить про Ельцина,
но только не про Юрия Михайловича Лужкова. Сил мало, денег мало,
а задачка есть. Какая задача на самом деле? Выиграть на выборах
в Москве? Да мы же серьёзные люди, это было невозможно. Это было
нереально.
Привлечь внимание к этой программе, к этой игре настолько, чтобы
сыграть роль паровоза, который втащил бы новую конструкцию под
названием СПС в парламент. Вот вам выстраивание промежуточной
модельной области. Дальше возникает вторая задача. А делать-то
как? Денег-то нет! Политической поддержки нет!
Мы
впервые использовали Интернет в качестве средства, уже не просто
коммуникационного, а коммуникационно проектирующего действительность.
В связке с ещё одним инструментом, теперь уже хорошо известным
— с горячей телефонной линией. Не все были включены в Интернет,
и сейчас ещё не все, телефон тоже средство. Из какой логики? Потребителей
мало, но все средства массовой информации смотрят Интернет. Значит,
если они не реагируют прямо на попытку опубликоваться, а у вас
нет денег купить газетную полосу, то вы можете только одно — создать
систему постоянного раздражителя, который заставит в редакциях
читать все, что вы пишете.
В чем главный контекст? Как в Чебоксарах я должен учитывать обостренное
чувство собственного достоинства, так в ситуации с Москвой я должен
был, если я не идиот, учитывать обязательно, что мой оппонент
обязательно вступит в те силки, которые я для него расставлю.
Вступит почему? Потому, что его чувство собственного величия так
велико, что он не сумеет терпеть, не сумеет грамотно сыграть.
Грамотной игрой было бы игнорирование. Грамотным со стороны наших
оппонентов было бы сделать вид, что вообще ничего не происходит.
И тут мы проигрываем. Но психологический расчёт — а это и есть
контекстная схема — оказался верен.
Лужковские штабисты были задеты тем, что некто пытается им противостоять,
и они сделали роковую ошибку — стали оправдываться, отругиваться
и все прочее. В такой ситуации большая система всегда проигрывает
компактной малой группе, потому что у малой группы гораздо меньше
инерция, нет нужды согласовывать по семнадцати инстанциям, и пока
большая птица клюет след от вашего хвоста, вы убежали на два шага
вперед и наносите укол совершенно в ином месте. Горячая линия
позволила втягивать в этот процесс живые голоса, живых людей,
которые, как известно, говорят только одно — крыша
течет и все прочее. Политического смысла в этом нет никакого.
Это циничное, циничное по технике, необязательно циничное по стратегическим
целям — давайте различать, я могу верить в добро, но как профессионал
я обязан быть циничным оператором, работающим в коммуникативном
пространстве, в котором заведомо есть пройдохи, идиоты, очень
умные пройдохи и очень неглупые идиоты — это все есть реальный
контекст, в котором я должен работать так же, как в реальном контексте
реального города с его действительными проблемами. И здесь вторая
очень важная сторона. Вы можете быть циником, холодным оператором,
но вы не можете лгать. Можете, конечно, но вас поймают сразу.
А не лгать — означает работать с проблемным полем всерьёз, с ним
не играть ни в коем случае. И если мы говорим, что нечто плохо,
мы на той же клеточке проблемного поля обязаны немедленно представить
проектную альтернативу — что делать и как делать. И поэтому вся
наша программа получила тогда название «Московская
альтернатива». И это было не просто слово, а чёткое обозначение
полярности. Есть это, мы этому противопоставляем
нечто иное, и не вообще некое мечтание, а проектно
обеспеченную конструкцию.
Смотрите, сколько приходится выстраивать плоскостей между собой
и непосредственной задачей. Прыжок обратно. Чебоксары. Я занимаюсь
ими сейчас, поэтому здесь о них говорю. Ну, вы знаете, в каком
состоянии пребывает — наверное, знаете — профессиональный
дизайн, отпихнутый или на роль оформителя-сказочника в добром
старом советском смысле «нарисуй мне красиво», или загнанный в
готовую конструкцию псевдокоммерческой фирмы, как правило, псевдокоммерческой,
потому что всерьёз, по-настоящему играть на открытом рынке не
умеют, не смеют, не рискуют, или, опираются на готовое. Характерный
пример — здешний ВАЗ. Конструкция, которая сама не ставит политических
целей — я говорю о ВАЗе в целом — которая не выстраивает стратегию,
а удовлетворяется тактикой — дизайнер здесь зажат в эту конструкцию,
выскочить он из нее может с величайшим трудом, или не может вообще.
Тем более это характерно для среднего города, средней промышленности,
которая вообще понятия не знает, что ей делать. Главная позиция
сегодняшнего так называемого «капитана производства» советской
промышленной системы — он не знает, что делать!
Чем я могу здесь сыграть? Работать со всей системой производства?
Ну, у меня сил не хватит, времени не хватит. Выбрать замещение
целого частью! — Классический пример из Аристотелевой логики,
нового здесь ничего не придумаешь, но остается вопрос: «Как я
выберу, что назначить той частью, которая замещает целое?» Сканируя
ситуацию, а как аналитик я уже выстраиваю не проект, а некоторую
протомодельную действительность (что такое производство в городе
Чебоксары?), я нахожу слабые места (а зачем мне сильные, лбом
в них бить?) Слабое место раз — конкретный электромеханический
завод, вообще-то военный, но надо им на что-то жить, поэтому что-то
надо выпускать. Как выпускать — понятия не имеют. Ну, давайте,
ребята, мы вам сделаем конкурс среди вузовских работ, который
вам почти ничего стоить не будет, что с этими вашими промышленными
вентиляторами сделать, чтобы у них была вообще продаваемая способность.
Очень хорошо. Рядом — редкая ситуация. Камнеобрабатывающий завод,
у которого директором — профессиональный архитектор. Поэтому все
он делает грамотно.
Из зала: Все лишнее отсекает.
Глазычев В.Л.: И в маркетинговом смысле делает
грамотно, и обрезки-то он использует, и профиля-то он грамотно
делает, наконец, стык плит на углу не хамский, а переходной. Зачем
ему мы? Не бывает, чтобы не было слабого места. Найди слабое место!
И слабое место обнаружилось — Господи, да каждый месяц выбрасывают
20-30 тонн тончайшей каменной муки. Выбрасывают роскошный каменный
шлам. Так было заведено, так и выбрасывают. А не сыграть ли нам
в эту игру? Давайте-ка мы покажем, что можно сделать с вашим шламом,
и создадим проектные
семинары, на которых решим эту задачу, а вы уж, ребята, на
премию от щедрот своих…
Игра такого типа является непременным элементом. Просто нарисовать
может каждый. Нарисовать хорошо может каждый третий из средних
профессионалов. Нарисовать блестяще сможет каждый десятый, пятнадцатый,
двадцатый… Но это ещё не профессиональная работа. Это лишь условие
для неё , которое мы принимаем как очевидное и обязательное. Настоящая
работа начинается с выстройки своей стратегии — какую же я преследую
конечную цель, делая этот предмет, эту предметную задачу. Если
только предметная задача является вашей целью — вы всегда будете
только исполнителем. Если она является лишь средством, посредством
которого вы хотите решить свою задачу: внедрить новый тип проектной
идеологии, создать новую школу, самоутвердиться в роли лидера
профессионального сообщества, решить политическую задачу, себя
переделать, — тогда у вас есть шанс решить эту задачу небанальным
способом. Это принцип раз.
Принцип два — так называемый сбор информации — самоочевидная
вещь, мы его даже не оговариваем. Да, конечно, это необходимо.
Но как собирать информацию? «На какое основание собирать информацию?»
— вот будет правильный вопрос. Что толку, если мне говорят: «Ну,
знаете, сделайте мне что-нибудь с микрорайоном А». Что я буду
собирать? Что-нибудь? Все? Или я выявлю тот идейный, предпроектный
стержень, на который я буду собирать информацию. Ну, к примеру, ещё в девяносто четвертом году, я работал в одном из средних городов,
во
Владимире с малюсеньким «пятачком» (вот эта часть вместо
целого) — один из тридцати микрорайонов старого центра,
забытых из-за оврагов, туда даже хрущёвские пятиэтажки не добрались.
Я поставил задачу так: «это должно быть методическим образцом,
который политически примет городское начальство и местное элитное
сообщество как образец для работы по тридцати таким же местам».
Именно при такой обобщающей постановке задачи есть шанс на реализацию
небанального проектного решения. На это я начинаю собирать
информацию. Меня начинает интересовать все нетипичное в этом месте.
Все местные сумасшедшие, с плюсом, с минусом, разные. Есть целевая
установка, под которую, и только под которую я могу выстроить
некоторую модельную картинку — как сумею. Может быть, плохо сумею.
Но она будет моя картинка, а не неизвестно откуда взявшаяся,
и с ней я смогу работать.
Третий принцип, существенно важный с моей точки зрения. Я его
давным-давно назвал простой операцией, хотя простота эта обманчива:
как превратить задание вообще, отчужденное, номинальное, написанное
словами на бумаге, снабженное несколькими проектными или предпроектными
схемами, вроде выкопировки из Генплана, или сборной схемы машины,
или схемы сайта, который работает у того или иного персонажа —
как превратить это задание вообще в задачу для себя?
В свою задачу? Интуитивно? Конечно, можно понадеяться на интуицию,
но… когда она срабатывает, а когда и не очень. И возникает знаменитая
ситуация ступора — человек сидит, делает тьму эскизов, ему уже
противно делать следующие, потому что он не видит разницы, не
видит перепада качества между ними. Или сидит перед статьей или
диссертацией и думает: «Как же написать эту фразу?» Все, это конец!
Ничего не произойдет. Надолго. Потому что фраза не является целью.
И диссертация не является целью, а является лишь замещением цели.
Если задана цель всерьёз, она всегда парит над задачей,
и только тогда формальное задание я могу превратить в задачу для
себя. Только для себя, ведь любой иной решит её тоже для себя,
но иначе, потому что он — другой. Это принцип третий.
И есть ещё один, который мне кажется важным обозначить. Никогда,
никогда не пытайтесь, пожалуйста, углубить своё представление
о предмете через сбор информации об этом предмете. Если это фотоаппарат,
то не о фотоаппарате мне нужна информация для того, чтобы работать
с фотоаппаратом. Мне нужна иная информация: о способе отображения,
о том, зачем и как люди делают фотоизображения, что они при этом
на самом деле хотят. Если бы так не переформатировали задачу талантливые
дизайнеры, не было бы такой простой вещи, как, скажем, японская
разовая камера. С одной пленочкой, в пластиковой коробочке. Потому
что те, кто её выдумали как тип, прекрасно понимали, что
из десяти фотографирующих девять стремится только к одному — отобразить
своё присутствие в точке A. Качество этого отображения не имеет
ни малейшего значения. Изображаемое и воспроизводимое имеет для
них только документальную ценность: Я здесь был. Мы здесь были.
Здесь был Вася. Когда это было понято дизайнером — возникла эта
камера. Не возникнет такого представления, такой модельной картинки
типа потребления фотопроцесса из произвольно длительного
изучения фотоаппарата Лейка или Nikon.
Значит, если вы хотите работать с предметом — выстройте его
контекст. Насколько хватит сил, насколько хватит начитанного,
насмотренного, продуманного, продискутированного — это вопрос
другой. Но только эта промежуточная операция, только работа с
контекстом позволяет моделировать своё отношение к непосредственному
предмету деятельности. И только это я называю Моделью с
большой буквы, а не, так сказать, научно-технической интерпретацией
слова модель, в котором ясно, о чем идёт речь. Вся прелесть
в том, что пока вы не выстроили контекст, понять, что есть сущностное,
вы не можете. Ни-ког-да! Иногда можете угадать. Иногда вам может
подсказать преподаватель, пока он рядом с вами. Иногда это можно
подглядеть, украсть, но в целом это не срабатывает. Срабатывает
активное отношение.
Значит, нарочно обостряя, я бы сказал так: «Моделировать можно
в нашей проектной сфере — широкой, богатой, но профессионально
ограниченной, как всякая другая — моделировать можно только
своё отношение к предмету задачи через выстройку контекста этого
отношения к этому предмету. Может быть, это звучит мудрено,
а, может быть, очень просто, но в этом, по-моему, заключается
и сложность, и азартность этого процесса.Потому что мы пришли
к очень странной стадии культуры, в которой сегодня воспроизвести
можно почти все. Техническое знание, умение очень высоко. Написать
сегодня можно двадцать четыре Моны Лизы в месяц в любой художественной
школе. То, что было великим изобретением пятьсот пятьдесят — пятьсот
лет назад, стало тривиальной технологизированной картой, и если
есть минимальное физиологически неповрежденное зрение, физиологически
неповрежденный ум и работающая рука — это задача выполнимая. Но
при этом не происходит ничего! При этом не происходит ни приращения
предметной действительности, ни приращения личностного качества,
ну, разве что, подросткового — «я это смог сделать, я это тоже
умею». Это важно, но это проходит очень быстро. Приращение качества
происходит только через отношение с контекстом своего предмета
задачи и моделью этого контекста, с собой включённым, потому
что я, вы — здесь не абстрактный предмет, а абсолютно конкретная
живая человеческая натура. И каждый разыгрывает свой этюд по-своему.
И если завтра в той же «Культурной столице» будет иной действующий
персонаж в роли генерального консультанта, он иначе выстроит этот
контекст, иначе выстроит конструкцию, хотя какие-то элементы профессионализма
всегда останутся общими. Ну, естественно, театр есть театр,
эстрада есть эстрада, фестиваль есть фестиваль, даже если всех
раздеть, расписать и посадить в лодочки и пустить на середину
водоема! От этого ничего сущностно не изменится, это может быть
изящно или не очень, это вопрос другой. Не в этом дело, дело в
том, как я отмоделирую всю игру не самих предметов, а людей и
сил, включая себя, которые работают в этом социальном пространстве.
Если я это делаю — я имею отношение к социальной коммуникации.
Если я этого не делаю — я имею отношение к ней только в том смысле,
что кто-то, имеющий дело с социальной коммуникацией, мной манипулирует.
Я думаю, что для первичного монолога этого достаточно, мне важнее
вопросы. Только старайтесь, пожалуйста, вопрос задавать жёстко
и по возможности коротко. И как именно вопрос. А когда суждение,
говорите: «Я с Вами не согласен, суждение такое». Это тоже нормально.
Прошу вас, господа.
Кузнецов Н.И.:
Самая последняя мысль, что манипулируют… А если технология
задает те вопросы, которые по сути социальные, и кто-то
просто делает предмет, проецирует по определённому сюжету…
Если это технология, и просто квалификации разные?
Глазычев В.Л.: Там, где идёт чужая технология,
мы её вынуждены принимать как факт. Там, где можно изменить технологию,
вопрос стоит гораздо сложнее. Я уже сто раз приводил этот пример,
но он для меня очень важен. Ну, работала себе система Ford. Огромная
система. Дизайн-отдел был в пятидесятые годы тысяча четыреста
человек! Мастера там были будь классные. Они умели сделать все.
Кроме одного — спасти компанию Ford от проваливания на рынке.
Делали — делали, а покупать — не покупают, и опять не покупают,
и опять не покупают. Меняли управляющего — все замечательно, но
опять не покупают. И тогда Джордж Нельсон, с которым я имел удовольствие
общаться, привнес сущностное качество. Ведь не было же вопроса
о том, что машина не ходит, что части друг с другом не стыкуются.
Все стыкуется, все ходит. Нельсон привнес другую образную конструкцию,
задал вопрос: «Так, а чего у нас не хватает? Подросло целое поколение,
которым не нравятся эти ваши машины. Вот они хорошо сделаны, а
они не нравятся! А что им понравится?» Как раз выходил сериал
с Джеймсом Бондом. И был там герой — автомобиль «Астин-Мартин»,
со спицами там, со всеми накрутками… И Нельсон не сделал даже
простенького эскиза, он сказал: «Давайте сделает такой Фордик,
в котором угадывалась бы джеймсбондовская машина!» Отсюда молдинги,
изображавшие спицы на колпаке, некоторые опознаваемые молдинги…
Сработало. Только за счёт того, что он изменил контекст. Он ввел
в него образные представления, или свою модель образных представлений
новых поколений о том, как должна смотреться эта штука на колесах.
И выиграл. Отменило это тот отдел, который там был в тысячу четыреста
человек? Нет. Только он весь развернулся и пошел работать на другую
образную модель.
Базанов Н.Б.:
Вот Вы говорите, моделировать можно только своё отношение.
А если своё отношение, ну, скажем так, в кавычках, «ошибочное»,
будет ли достигнут требуемый результат?
Глазычев В.Л.: Хороший вопрос! Дело в том, а что
здесь ошибка?
Базанов Н.Б.:
Но ведь представление мое, а результат должен быть социальный.
Вот, все таки это… а часть целого… как Вы на это смотрите,
как вообще это стыкуется?
Глазычев В.Л.: Вопрос-то это очень непростой. Иногда
мне хочется на него ответить так: «Ошибок вообще не бывает!»
Базанов Н.Б.:
Кто оценивает, да? А судьи кто?
Глазычев В.Л.: Судьей оказывается только
социальная практика. Более того, иногда у меня есть подозрение,
что не имеет никакого значения, с какого места вы начинаете. Это
как в слаломе: можно объехать вешку с одной стороны, можно с другой,
один под левую ногу, другой под правую ногу, у одного радиус меньше,
у другого радиус больше, но обойти её надо. Значит, вопрос здесь
раскладывается, с моей точки зрения, на две вещи. Одну, которую
я бы определил как профессиональную норму. И вот здесь ясно —
если я вообще игнорирую жизнь предмета… ну, ошибка мне, скорее
всего, гарантирована. Если я не рефлектирую, не понимаю свою игру
с предметом, в отличие от того, как играют другие, скорее всего,
я совершаю ошибку, независимо от того, как я действую. То есть
имеется несколько таких точек, которые обязательно надо обойти.
И это профессиональная норма. Из каких же я соображений буду исходить,
с какого захода я к этим точкам подойду, может быть, имеет значение,
а может быть, и нет. И я могу, заблуждаясь, получить верный в
социальной практике результат. И могу, как бы абсолютно правильно
размышляя, по-книжному, получить результат, который будет доказанно
ошибочен.
Базанов Н.Б.:
То есть, чтобы не заблудиться, поможет профессионализм?
Глазычев В.Л.: Расставить профессиональные вешки.
Точки процесса, которые я, каждый из нас должен пройти. Это вопросы,
на которые я себе должен ответить. А как отвечу — заранее я бы
не рискнул сказать. Это наживное, нарабатываемое, ведь так называемая
интуиция — это свернутый опыт…
Базанов Н.Б.:
А передать его возможно? Наработанное это?
Глазычев В.Л.: Нет!
Базанов Н.Б.:
То есть каждый должен свои шишки получать?
Глазычев В.Л.: Здесь можно сделать только… ну,
если что-то я помню из школьной физики… индукционный процесс,
да? Запустить ток в одной катушке, и если другая катушка целая,
в ней разрывов нет, и у нее правильное сечение, то ток в ней тоже
возникнет. Это можно. Передать — не знаю. Но я сам стою сейчас
перед драматическим в некотором смысле вопросом. Увы, я не так
юн, как мне бы хотелось. Соответственно,
опыт, наигранный на работе, на игре с городами, с муниципальными
образованиями, опыт, худо-бедно накопленный с восемьдесят четвёртого
года — жалко, если он останется только литературным текстом.
Рано или поздно, наверное, кто-то по-своему воспроизведет схожее
в собственном опыте. Значит, я могу сделать только одно: постараться
максимально полно, максимально точно этот опыт записать. Это след
электрического тока. Как его прочтет другой — я не могу определить.
Прочтет из другого времени, из других впечатлений. Я начинал на
пишущей машинке «Москва», слава Богу, успел переучиться на эти
чертовы компьютеры, которые время от времени начинают тормозить,
и их приходится отдавать перепрограммировать и уже от этого терять
время. Кто-то, кто уже того опыта пишмашинки «Москва» не имеет,
этого удовольствия уже никогда не получит, но получит какое-то
другое.
Базанов Н.Б.:
Там, наверное, и мозги крутились, чтобы только была машинка.
Глазычев В.Л.: Если абсолютно серьёзно, то я не
знаю. Это ведь старый вопрос. Старый и давным-давно известный.
Обучить зажигать спички можно. А обучить придумать форму поддержания
огня не удается, можно ли здесь описать свой способ?
Гармаш А.А.:
Вы утверждали, что провокация — это выбивание из привычной
колеи, то есть нетипичный подход. А если это не так, ответьте?
Глазычев В.Л.: Если что?
Гармаш А.А.:
Если… то есть не будет результата никакого, то какими подходами…
Глазычев В.Л.: А значит, не было провокации! Ведь
провокация — только такое воздействие, которое вызывает реакцию.
Если я только дергаю за дверцу ручки, а дверь не открывается,
то значит я её не открыл. Что такое вбрасывание, что такое провокация,
это, честно говоря, высший пилотаж. Как это ни странно, это относится
к одной из самых сложных профессиональных задач. И до того, как
я научился всерьёзешать проектные задачи, я мог провоцировать
только на личностной интуиции. Носил лорнет в семидесятые годы,
лорнировал выступающего на заседании ученого совета и тем угнетал
начальство. Но это, как вы понимаете, провокация из другой корзины.
Поэтому только на чёткой отработке профессионального считывания
исходной ситуации, построения проекта, опыта реализации проекта
(никогда стопроцентного, не бывает стопроцентно реализуемых проектов)
вы можете выйти на тот уровень, когда вы фактически понимаете,
что такое провокация. Это проектное действие, из которого вынут
проект. То есть я сразу работаю результатом. Но для этого я должен
уметь его получить. И тогда я могу его выкинуть. Я могу получить
проектный результат, минуя все промежуточные стадии. Это надо
освоить, это так просто не купишь, на зачете не сдашь, не получится.
Зильперт А.А.:
А вот Вячеслав Леонидович, я вот соображаю, вроде понятно,
что такое моделирование объекта или предмета. Ну, на примере
с тем же там Фордом, как-то в моделях эту новую как бы конструкцию
мыслить. Но вот Вы говорите: «Контекст». Но контекст, его…
Можно ли моделировать контекст, вот у меня в чем вопрос.
Или его можно только как-то придумать, нащупать, и это каждый
раз такая…
Глазычев В.Л.: Или я неточно выразился, или Вы
неточно услышали. Я говорил о моделировании себя в контексте.
Зильперт А.А.:
Себя?!
Глазычев В.Л.: То есть в той действительности,
которая отделяет меня от задания, от задачи, от предмета. И тогда
только я могу вырезать свой контекст … потому что в культуре существующий
«вообще контекст» безграничен. Даже если я научусь своё понимание
контекста видеть со стороны, я всё равно вижу только то, что вижу,
знаю только то, что прочел, услышал, понял. Это есть натуральный
ограничитель. Пытаться его компенсировать… можно, но это этакое
чисто донкихотское действие, потому что вы в процессе решения
задачи не успеете компенсировать то, что не дочитали вовремя.
Это же невозможно. Есть одна трудность — научиться видеть себя
со стороны. Этому помогают разные тренинги, не знаю, что вы получаете
или не получаете, разберетесь, это все время двигается. Учиться
видеть себя со стороны не только в том, как я держусь, сгорбленно
или прямо, а видеть свою мысль в контексте — схватил я или не
схватил, упустил или не упустил сущность. Вот замечательный пример.
Сейчас я дочитал прелестный двухтомник материалов по Николаю Павловичу
Романову, Николаю I. Живые материалы. Его записки, записки, воспоминания
его дочери, распоряжения, где всё это не выстроено из некоторой
идеологической конструкции, а то, что даёт вам возможность выработать
отношение. Но ведь тут-то все будет зависеть от того, готовы
ли вы выработать своё отношение к предложенному вам живому материалу,
или без того, чтобы держаться за готовую схему «держиморды», вам
страшно, вы начинаете сразу вязнуть, тонуть, «как же я без этого?»
Это очень непросто: работать прямо с материалом. То есть с самим
собой. Жизненный опыт здесь тоже ничем не заменишь. И хотя гении
изредка случаются, рассчитывать на это не стоит. И, будем честны,
меньше чем через десяток лет непрерывной учебы, начиная со студенческой
скамьи, не решается эта задача. Я понимаю, что молодёжи это очень
неприятно слышать, но никак не получается.
Зильперт А.А.:
Хотелось бы за семестр, да?
Глазычев В.Л.: Да я понимаю, что хотелось бы! Мне
тоже хотелось бы. Но это долгий, серьёзный процесс, и пытаться
здесь перехитрить жизнь — не получится. А вот стараться его ускорить
можно, и если вы себя натаскаете на это видение, шансы ваши повышаются.
Кстати, это замечательно проявляется в пояснительных записках,
такой, казалось бы, скучной учебной форме. Мне иногда проект не
надо смотреть, мне достаточно прочесть пояснительную записку,
проект я домыслю. И качество проектной интерпретации в записке
безумно важно. Старая калоша, в которой я преподаю — Московский
архитектурный институт — в этом отношении сейчас все глубже проваливается
по отношению к так называемым провинциальным школам. И, скажем,
в Казанской архитектурно-строительной академии, может быть, и
несильно и неостро умеют рисовать модные формы, а вот уровень
проработки контекста, задачи, отношения там на порядок выше. И
это через студенческое поколение, через пять-семь лет, когда цикл
пройдет, очень сильно скажется. И обойти это невозможно.
Малявина С.А.:
Я хотела спросить про коммуникацию. У нас сегодня слово
коммуникация звучало несколько раз, в контексте ярмарки
оно произносилось. Вот можно ли рассматривать места коммуникации
в таких проектах, как Ярмарка социокультурных проектов или,
например, «Культурная столица», как те, которые инициируют
социальные сдвижки? И вот у меня ещё вопрос к тому, что
такое «коммуникационное сопровождение проекта»? Не есть
ли это то, чтобы создавать эти самые коммуникативные места.
Глазычев В.Л.: Ну, вы очень славно поставили вопросы,
по сути дела на них ответив. Значит, первое. Коммуникационное
сопровождение проекта — это и есть реализация проекта. Конечно,
в безумно жёсткой тоталитарной схеме оно свертывалось до того,
что можно было написать: «Быть посему!» На этом и кончалось коммуникационное
взаимодействие. Как только мы из этой схемы вышли, мы оказываемся
погружены в непростой социальный конструктор, в котором формальные
и неформальные мнения, формальные и неформальные давления играют
гигантскую роль. И масса людей, так называемых лиц, принимающих
решения, давным-давно куда больше озираются на неформальное
о себе представление, которое срабатывает на выборах, чем даже
на гнев начальства. В этом отношении произошла революция, которую
многие не заметили. Но если это верно, то тогда из этого следует,
что любой серьёзный проект предполагает изменение, перемагнетирование
в этом социальном поле. Поэтому, когда я занимаюсь полуисследованием,
полупровокацией, проводя проектный
семинар в сельском районе, собирая вместе административную
элиту, местную деловую элиту, и вменяемых интеллигентов, я создаю
коммуникационную площадку, и создаю поле. Если в нем удается достичь
консенсуса по проектам там, в этом поле порождаемым, то поле на
некоторое время способно удерживаться само. Я ведь провоцирую
порождение проектов, а не привношу их, не внушаю. Не подменяю,
провоцирую. Я манипулирую — если я создаю площадку, то я ж манипулятор,
правда? Я же делаю эту площадку. Но если я её создаю, как следует,
если моя деятельность профессиональна, то площадка начинает жить
своей жизнью. И уже не я её создаю, а она создаёт себя, и она
уже на меня оказывает обратное воздействие своим фактом своего
существования. Значит, это сопровождение и будет выстройкой поля,
выбором того, через кого вы выстраиваете это поле… [в третий
раз отключается магнитофон] Это какая-то неправильная машина.
Ильин В.А.:
Нет, хорошая машина. Просто устала.
Глазычев В.Л.: И в этом отношении неформальная
сторона коммуникации, не то, что идёт через так называемые СМИ,
весомее. У меня было прекрасное доказательство этому. Один раз,
когда мне удалось раздобыть денег в Брюсселе — это было давно
— на весёлые эксперименты во Владимире,
я по правилам игры должен был дать заработать местным, очень славным
социологам, они провели ковровый опрос жителей через одного, то,
что обычно себе нельзя позволить по недостатку денег. Один из
вопросов был о том, что они вообще слышали о той работе, которую
предстоит нам проводить. К тому времени прошли две передачи по
местному телевидению. Четыре публикации в местных, читаемых газетах,
где объявления, где настоящая информация. Результат: восемь процентов
«что-то там такое слышали». Вот вам эффективность СМИ. Они очень
эффективны в одном — создавая настроенность, создавая психический
климат. Вот тут они эффективны. Создать ощущение: что все вокруг
дерьмо, что все проваливается в тартарары, вот тут эффективность
высока. Если говорить о сопровождении проекта, то цена фиксируемой
информации не очень велика. Гораздо весомее цена информации, которая
передается от того, кому доверяют, тому, кто доверяет. И здесь-то
работа с ключевыми звеньями сообществ, не обязательно формальных,
имеет гигантское значение. Если мне удалось уловить сердца тех,
кого просят объяснить, что там в сериале показывают… масса людей
не может понять, что там происходит, слишком много действующих
лиц. Не смейтесь, многие не удерживают в сознании сложное игровое
поле, вот и все. Как бы не была примитивна мыльная опера, там
сложная паутина фигур и отношений между ними. Восемьдесят процентов
людей этого понять не могут.
Базанов Н.Б.:
А им это, наверное, и не надо?
Глазычев В.Л.: Нет, это Вы говорите, что им не
надо, а они-то знают, что им надо, и поэтому они обращаются к
тем двадцати процентам, которые им объясняют, что там на самом
деле происходило. Я это наблюдал, это не досужие рассуждения.
Оказавшись в «лабораторной» ситуации после инфаркта
в больнице, я наблюдал, как смотрели первый у нас сериал «Рабыня
Изаура». Я не смотрел на экран, я смотрел на людей. Это серьёзно.
Значит, выстройка коммуникационного поля — это выстройка систем
«маяков», тех, кто будет носителем новой информации. Поэтому мы
проводили Гражданский
форум. Внешне он кажется неэффективным. На самом деле впервые
произошла отстройка маяков-ориентиров. Они, в свою очередь, уже
выстраивают коммуникационные поля вокруг себя. Сегодня многие
из них собрались здесь, в Тольятти, поэтому это обозвали ещё и
«Тольяттинским диалогом». Не все, часть. Это та самая площадка,
которая уже живет своей жизнью. И сегодня я их жестоко провоцировал
— вы говорили о провокации, спрашивали, да? Я вел сейчас маленький
круглый стол, в котором главную роль играли мои коллеги, ведущие
кадровый конкурс в округе. И, обращаясь к лидерам общественных
организаций, я им говорил: «Господа хорошие, уровень бюрократии
за последние пять лет повысился скачком. Уровень вашей бюрократии
не повысился. Если вы не решите задачу, через конкурсы или как,
поднять систему самоуправляемости в ваших рядах, вы обречены на
полную маргинализацию». Это не вызвало бросания камней. Это вызвало…
ну, так сказать, эффект понимания в глазах я видел. Будет ли эффект
дальше — это мы посмотрим. Но это и есть движение через проектные
ходы. Я их знаю, и они их знают уже, значить мы может их отложить
в сторону и работать сразу в целом.
Зяблов А.Г.:
Вот тут такая проблема. Если контекст у каждого человека
свой, личностный, за счёт чего, за счёт каких функций можно
выстроить коммуникацию между разработчиками, если, например,
идёт разработка по поводу одного объекта.
Глазычев В.Л.: Поясните, пожалуйста, Вы имеете
в виду создание психического климата соучастия со стороны главного
проектировщика — это одна схема. На самом деле, я проектирую,
но мне надо, чтобы бригада переживала это как своё существенное
соучастие. Это одна техника. Второй вопрос, когда вы говорите
«разные персонажи»… что делают?
Зяблов А.Г.:
Сотрудничают, наверное, по поводу разработки.
Глазычев В.Л.: Сотрудничают в каком поле? Сотрудничают
в каких ролях?
Зяблов А.Г.:
Может быть, два профессионала в разных смежных областях.
Глазычев В.Л.: А какие такие смежные области?
Зяблов А.Г.:
Ну, к примеру, значит, область коммуникации и область бизнеса
по поводу этих коммуникаций. Нужно, значит, наладить сотрудничество
между одним и другим.
Глазычев В.Л.: Понятно. Значит, в любом случае…
ну, я знаю пару исключений, знаю, но это всё-таки исключения…
в абсолютном большинстве случаев кто-то из этих двух играет роль
суперпрофессионала или, как говорит Олег
Игоревич Генисаретский, — транспрофессионала. То есть решает
свою задачу, и заодно решает задачу создания общего коммуникационного
поля между ними. Если если я Вас зову к себе в партнеры, то я
тем самым заявляю, что я в нашем тандеме заявляю права на общую
рамку, не ущемляя ваших профессиональных интересов.
Боюр Р.В.:
На общую рамку или на организацию коммуникации всё-таки?
Глазычев В.Л.: А это будет то же самое! Под общей
рамкой я имею в виду здесь не подписывание бумаг, а поле понимания,
значит, внутренняя, интеркоммуникацию. Повторяю, я знаю исключения:
иначе работает большая группа экспертов, в которой мне довелось
существовать, в которую входят в том числе Глеб
Павловский, Петр
Щедровицкий, Сергей
Чернышев, ещё несколько человек, которые умеют свои молекулы
складывать в зависимости от ситуации, то есть не претендуя непременно
на лидерство в каждом случае… В одних случаях выбрасывают флаг:
«Я задаю поле коммуникации», в других говорят: «Играем». Но это
надо нажить. Это непросто, это тяжело, это некоторый профессионализм,
из которого, так если можно сказать, уже два раза кубический корень
извлекали. В целом ситуация, на мой взгляд, такова: кто-то из
тандема или трио на самом деле интуитивно, по ситуации или грамотно,
игрово задает поле коммуникационной рамки взаимодействия. Каковы
ценности, каковы цели — обычно это выстраивается в схеме, что
называется, «трепа», не в работе, а в той неформальной оболочке,
которая окружает всегда сложное, коллективное, движение к цели.
Ильин В.А.:
Что произошло с той девушкой и с тем гнездом?
Глазычев В.Л.: Да она жива, мила… В каталоге нижнекамского,
так сказать, хэппенинга, есть все эти фотографии. Продолжает вить
гнезда в других местах! Но важно, что город, диковатое в культурном
смысле начальство, хотя деловое, чёткое, увидело в этом то, что
может или должно быть на месте этого временного гнезда, чтобы
в городе что-то не умерло. Оно увидело в этом цель. [Кузнецову]
Ты уже спрашивал!
Кузнецов Н.И.:
Нет, но вот в контексте этого — в чем разница российского
современного искусства от западного?
Глазычев В.Л.: Нет, не буду отвечать! Не буду отвечать,
а потом я уже старый, мне уже все больше нравится пятнадцатый
век (смех).
Боюр Р.В.:
Вот к самому началу если вернуться, вот смотрите: Вы говорили,
что для того, чтобы выстроить модель себя в этом самом контексте,
первичным шагом будет выстроить образ этого контекста, то
есть его как-то ухватить. Правильно ли я понимаю, что Вы
считаете, что всё-таки предпроектным толчком является именно
воображение?
Глазычев В.Л.: Да, точно.
Боюр Р.В.:
Причем образное.
Глазычев В.Л.: Образное. Более того, я вообще считаю,
что дефицит воображения является сегодня крупнейшим из дефицитов.
И в Высшей школе экономики я потратил целый год, читая, если так
можно выразиться, этим прожженным менеджерам-экономистам предмет
под условным названием «Проектное
воображение», потому что это то, чего им остро не хватает.
Кстати, этот курс есть, я, господа напишу вам свой адрес, один
из моих бывших студентов любезно выстроил мой сайт, который пополняется
и являет уже своего рода избранные сочинения [пишет на доске
«www.glazychev.ru»]. И поэтому кому любопытно — милости просим,
сайт открыт.
Боюр Р.В.:
Я единственное ещё что попрошу: уважаемые господа студенты,
двухнедельная копия этого сайта выкачана у нас здесь, поэтому
не портите трафик, обращайтесь ко мне.
Глазычев В.Л.: Друзья мои, я благодарю Вас за терпение,
мне, к сожалению, надо скакать обратно и изображать нечто на одном
из круглых столов, который ведет мой друг, я не могу там не быть.
Участники мастер-класса:
Базанов Николай Борисович — зам. главы
Администрации — руководитель Аппарата Администрации Старомайнского
района, Ульяновская область
Боюр
Роман Васильевич — заведующий кафедрой дизайна ТАУ
Гармаш
Анна Андреевна — студентка 5 курса ТАУ, специальность «Филология»,
редактор «Агентства новостей Тольятти»
Зильперт
Алексей Альбертович — заведующий кафедрой журналистики ТАУ
Зяблов
Александр Геннадьевич — выпускник МАБиБД 1999 года, менеджер
интернет-проектов Агентства Новостей Тольятти
Ильин
Вадим Анатольевич — руководитель информационно-аналитической
службы ТАУ
Кузнецов Николай Иванович — председатель
регионального отделения Союза Дизайнеров России, руководитель
Творческой мастерской Союза дизайнеров «МАДЕ проект»
Малявина
Софья Андреевна — студентка 4 курса ТАУ, специальности «Филология»,
ассистент кафедры журналистики ТАУ.
|
